Ирина Эренбург - Гала и Элюар. Счастливый соперник Сальвадора Дали

Его сильные руки дирижировали ее движениями. Она встала на четвереньки. Его первое движение было таким мощным, что она вскрикнула. Блаженство, укачавшее ее, было прервано. Она подалась вперед, попыталась выскользнуть, но он так глубоко проник в нее, что ей не оставалось ничего иного, как подчиниться его силе. Он на секунду отпустил ее и снова притянул, чтобы войти в нее глубже. Она держалась за траву и только чуть поворачивала голову, глядя и не видя ничего вокруг себя. Она чувствовала, как его пальцы впиваются в ее ягодицы, движутся ниже, к бедрам. Оглушенный своим желанием, он царапал ее кожу, рычал, как зверь, он готов был вцепиться зубами в эту прохладную, налитую лунным светом плоть. Она стонала, металась, вскрикивала, и он продолжал ее терзать, пока она не обмякла под ним.

Он было отпустил ее, как она прошептала:

— Эжен, продолжай.

Его будто ударили. Она назвала его давним именем своего мужа. Так с кем она занимается любовью? С ним или с фантомом?

— Гала… — выдохнул он и разжал руки.

— Продолжай! — закричала она.

Отчаяние в ее голосе ужаснуло его, и он вышел из нее. Пошатываясь, она встала. Подняв ногу, стянула подвязку с правой ноги, выбросила куда-то в темноту. Ее голос прозвучал глухо и твердо:

— Макс, пойдем в дом. Я постелила чистые простыни.

Она решила умереть. Всю свою жизнь бежавшая мысли о смерти, жадно проживающая каждый день, еще молодая, с красивым гибким телом, ясным умом, пылающим в своей жажде открытий, она приехала сюда, в Кадакес, в последней надежде — в самой последней — возродить угасшую любовь или найти смерть.

Она чувствовала безмерную усталость. От себя, от опостылевшей рутины жизни, суеты и тщетности всех ее усилий. Она знала — только любовь искупает грех существования. Без страсти, без нежности, без взаимного проникновения, сплетения, врастания друг в друга жизнь ей казалась гулко-пустой, безмерно унылой и тягостной. Она, созданная для праздника любви, потеряла свой дар. Истонченная постоянными разрывами, испещренная множеством ран от обид, любовь покинула ее.

Ее возлюбленный, ее муж, ее единственная страсть, ее Поль, напитанный не знающей границ, до самоотречения безмерной ее любовью, вырос как личность, как поэт, как творец, во многих своих поступках оставаясь избалованным мальчишкой, капризным и непредсказуемым в своих противоречивых желаниях.

Он хотел, чтобы она была совершенством. Чтобы все вокруг видели — он владеет этой совершеннейшей женщиной: чувственной, влекущей, оглушающе-эротичной. Он готов был отдать ее тело на дегустацию тем, кого считал себе равным. Он наблюдал, как разворачивается нарочито-показной роман его жены и друга: ревновал, мучился, испытывал боль. И упивался своими страданиями. Он надолго исчезал из дома и по прошествии какого-то времени вновь возвращался. И снова Гала находила в его взгляде призыв, она любима, она — самое ценное, что у него есть. У нее возникала иллюзия, что страсть вновь захлестывает их с еще большей силой. Но он снова исчезал, и когда возвращался, она угадывала в нем следы присутствия других женщин.

После того как он толкнул ее в объятия Макса, Поль не считал необходимым скрывать от нее свои похождения. Он рассказывал ей о своих связях, чем и как одна женщина отличается от другой, когда и каким способом он овладевал ими.

Слушать его речи было все равно что ступать босыми ногами по остро наточенным лезвиям ножей. Он украшал свои рассказы мастерскими изображениями, меткими фразами, абсурдными комментариями. Рассказывая жене о своих странных похождениях, он как будто освобождался от своих страхов, очищался от мерзостей, помутивших на время его разум. В какие-то моменты Гала чувствовала бесконечную жалость к этому мальчишке, запутавшемуся в своих заблуждениях. Ей было противно и больно, и бесконечно его жаль. Она прижимала его к себе и гладила его такую не по-мужски нежную кожу, а он рыдал, спрашивая ее, простит ли она когда-нибудь его, сможет ли понять. Она омывала его тело, поливая из кувшина теплую воду на его согнутые плечи, растирала мочалкой его безволосую грудь, а он, как молитву, твердил: «Я чист перед тобой помыслами. Ты моя единственная, бесценная. Я люблю только тебя, и всегда любил только тебя. Не могу любить никого другого. Без любви никогда ничего нет, все потеряно, потеряно, потеряно, гнусно, полно всяких осложнений, пошлых и недостойных мучений. Жизни нет, есть только любовь». И она снова целовала его, все больше воспламеняясь от своих собственных поцелуев. И он овладевал ею, пораженный своим вновь вспыхнувшим желанием, застигнутый врасплох внезапностью накатившей страсти.

На какое-то время в их дуэте снова воцарялось согласие. Поль был спокоен и даже весел. Он нанизывал метафоры, творил поэтические строки, складывал мозаику прекрасных образов, удачных рифм и аллитераций. Он творил. Он был щедр. Он был нежным и обходительным. А она все больше тревожилась, слушая его, приглядываясь, погружаясь в его жизнь, она искала признаки начала распада их такого шаткого союза. Она хотела бы ошибаться в своих выводах, но холод отчуждения проявлялся в его вдруг остывшем взгляде, едком замечании, все более частом стремлении дистанцироваться от нее. Он уходил спать от нее в другую комнату. Однажды, возбужденный разговором о своем только что подписанным в печать новом сборнике, он увлек ее за собой, оставив Макса, который продолжал жить в их доме, наедине с грязной посудой.

Они лежали обнаженные в постели. Поль был разгорячен вином и своим собственным многословием. Он расточал ей комплименты, читал ей свои новые стихи, ласкал ее.

Он повторял ей без устали: «Знаешь, я люблю тебя. Ужасно люблю. Нет никого, кроме тебя. Обожаю тебя. Мое прелестное создание. Моя единственная. Только ты одна волнуешь меня. Ты одна, кого я люблю всем своим существом». Ее тело требовало того, что обещали его речи, но член его был вял. Она попыталась помочь ему, но он вдруг впал в безудержный смех, а затем разразился рыданиями. Ему скоро тридцать, а он — старик, ничего не хочет, не может. Ему кажется, что все лучшее у него позади, он исписался, его душа больше не родит лучших стихов…

И вскоре Поль исчез. Уехал. Куда? Никто не знал. Может, он решил совершить акт творческого самоубийства? Его неожиданный отъезд друзья-«дадаисты» посчитали символичным. Их кумир Артюр Рембо после выпуска сборников «Озарения» и «Сквозь ад» тоже без объяснений «ушел в никуда», таким образом окончательно порвав с творчеством. А может быть, Поль захотел узнать, каков он есть сам по себе без влияния извне? Отделить себя от будничной жизни: от продажи земельных участков и творческих дискуссий, от кабаков и кокоток, от творческой вольницы и обязательств перед семьей. Выставить полотно из рамы. Вынуть себя из привычного окружения.