Винсент Ван Гог - Письма к друзьям

Вот, кстати, идея, которой Вы, может быть, воспользуетесь. Я пытаюсь писать этюды хлебов так (к сожалению, нарисовать не могу): одни лишь голубые и зеленые колосья – то еще совсем зеленые, длинные, как ленты, и розовеющие в лучах солнца, то уже слегка желтеющие и окаймленные пыльными бледно-розовыми цветами в тех случаях, когда стебель обвит снизу розовым вьюнком.

И надо всем, на этом оживленном и в то же время умиротворенном фоне, я бы хотел писать портреты. Таким образом различные зеленые тона равной силы сольются в единую зеленую гамму, трепет которой будет наводить на мысль о тихом шуме хлебов, колеблемых ветром. В смысле цвета это очень нелегко. [643]

Этот последний раздел переписки Ван Гога включает письма художника к наиболее интересным, после Тео, Раппарда, Бернара и Гогена, адресатам.

Поль Синьяк (1863–1935), французский художник-неоимпрессионист, стал другом Ван Гога после первой же встречи, которая, как и в случае с Бернаром, имела место в лавочке папаши Танги в начале 1887 г. Синьяк, по просьбе Тео Ван Гога, в конце марта 1889 г. посещает Винсента в больнице в Арле, а после смерти художника принимает активное участие в организации выставок его произведений в Париже и Брюсселе. Письмо Винсента Синьяку датируется началом апреля 1889 г.

Альбер Орье (1865–1892) – французский критик модного тогда символистского направления и автор опубликованной в январе 1890 г. в «Mercure de France» первой статьи о художнике, которая называлась «Одинокие. Винсент Ван Гог». Статья исключительно высоко оценивала талант и работы Ван Гога, но давала неверную оценку его творчества в целом, представляя Винсента публике как художника-символиста. Письмо Ван Гога было написано Орье в феврале 1890 г., а в июле того же года, незадолго до смерти художника, состоялось и их личное знакомство.

С Иозефом Якобом Исааксоном (1859 – после 1939), малоизвестным голландским живописцем и другом Тео, Винсент не был знаком лично. Письмо к Исааксону, отправленное в мае 1890 г., было продиктовано желанием Винсента удержать последнего от публикации большой статьи о нем.

Жена Тео Ван Гога, Иоганна Ван Гог-Бонгер (1862–1925), которую Винсент называет в письмах «дорогой сестрой», была преданным другом обоих братьев. Похоронив через полгода после смерти Винсента своего мужа, Ван Гог-Бонгер приняла на себя огромный труд по сохранению и публикации эпистолярного и художественного наследия Винсента. Уже в 1914 г. появилось первое из подготовленных ею изданий писем к Тео. Будучи отличным знатоком английского языка, она осуществила также перевод большей части писем на этот язык. Смерть застала ее за этой работой. Девизом ее жизни могли бы быть слова, написанные на одном из венков, возложенных на ее могилу: «Верность, самоотверженность, любовь».

Дорогой друг Синьяк,

Благодарю за присланную Вами открытку. Мой брат до сих пор не ответил на Ваше письмо, но, как мне думается, не по своей вине. Мне он тоже не пишет вот уже две недели. Дело в том, что Тео в Голландии – он женится. Я отнюдь не собираюсь отрицать пользу брака, особенно когда он уже заключен и человек спокойно начинает жить своим домом. Но в нашем цивилизованном мире он сопряжен с такими похоронно-унылыми поздравлениями и церемониями, на которых настаивают семьи жениха и невесты (не говорю уже о необходимости посетить безотрадные, как аптека, учреждения, где восседают допотопные гражданские и духовные власти), что тебе поневоле становится жаль беднягу, вынужденного запастись необходимыми бумагами и отправиться в места, где его с жестокостью, превосходящей свирепость самых кровожадных людоедов, поджаривают до женатого состояния на медленном огне вышеназванных погребально-унылых церемоний.

Бесконечно обязан Вам за Ваше дружеское посещение, которое благотворно отразилось на мне и значительно улучшило мое моральное состояние. Теперь я чувствую себя хорошо и работаю либо в самой лечебнице, либо по соседству. Только что, например, принес с собой два этюда сада.

Вот наспех сделанные с них наброски – на том, что побольше, изображены убогая сельская местность, фермы, голубая линия Малых Альп, белое и голубое небо. На переднем плане – камышовые изгороди и маленькие персиковые деревья в цвету. Сады, поля, деревья, даже горы – все крошечных размеров, как на некоторых японских пейзажах; почти целиком в зеленом с чуточкой лилового и серого тот же сад в дождливый день.

Рад был узнать, что Вы устроились, и очень хочу вскоре получить от Вас новую весточку. Напишите, как подвигается работа, каков характер местности.

Голова моя пришла в нормальное состояние. О большем я пока что не мечтаю – лишь бы не стало хуже. Это будет зависеть главным образом от соблюдения режима. После выхода из лечебницы предполагаю задержаться здесь еще на несколько месяцев и даже снял квартиру из двух маленьких комнат.

Иногда мне становится не по себе, особенно когда я думаю о том, что придется начинать жизнь сначала: у меня ведь в душе слишком глубоко засело отчаяние.

Но все эти тревоги… Боже мой, да разве можно в теперешние времена жить без тревог? Наилучшее утешение, если уж не единственное лекарство от них, – чья-нибудь искренняя дружба, даже если она привязывает нас к жизни крепче, чем нам этого хочется в дни тяжелых страданий. [586-б]

[9 мая]

Дорогая сестра,

Горячо благодарю за Ваше письмо, особенно потому, что в нем так много и так хорошо сказано о моем брате. Я вижу, вы заметили, что он любит Париж, и это более или менее удивляет Вас, так как Париж в целом Вы не любите и нравятся Вам в нем только цветы, например глицинии, которые теперь, вероятно, уже зацвели.

Но разве, любя что-нибудь, мы не понимаем это лучше, чем не любя?

Париж представляется мне и брату чем-то вроде кладбища, где погибли уже многие художники, с которыми мы прямо или косвенно были знакомы.

Конечно, Милле, которого Вы еще полюбите, и вместе с ним многие другие пытались вырваться из Парижа. Но Эжена Делакруа, например, трудно представить себе как человека иначе чем парижанином.

Пишу это, чтобы – разумеется, со всеми оговорками – убедить Вас в возможности жить в Париже настоящим домом , а не только снимать квартиру. К счастью для Вас, Ваш дом – это Вы сами …

Словом, если Вы склонны верить, сестра, что все к лучшему в этом лучшем из миров, Вы рано или поздно, вероятно, поверите и в то, что Париж – лучший из городов этого мира.

А Вы заметили, что у старых парижских извозчичьих кляч такие же большие, прекрасные и тоскливые глаза, какие бывают иногда у христиан?