Терентий Новак - Пароль знают немногие

— Каждый вечер. С чисто немецкой аккуратностью приходят к двадцати двум ноль-ноль.

Луць и Шкурко недолго задержались на складе утильсырья. Мы договорились, что встретимся следующей ночью у сестер Подкаура, и они ушли.

На бумажке, которую передал мне Федор Шкурко, был не очень умело начерчен карандашом план старого военного городка на улице Парижской Коммуны, в одном из корпусов которого размещался так называемый «Ристунгинспекцион Украина» — крупный тыловой штаб, где обычно допоздна засиживались офицеры. Примерное расположение казарм в военном городке было мне известно. Начертить план я попросил Шкурко лишь для того, чтобы наверняка знать, в каком из корпусов собираются по вечерам офицеры со штабными картами. На плане Федор отметил крестиком десятый корпус, к которому, судя по чертежу, вплотную примыкал парк. Поцелуев взял у меня бумажку, повертел в руках и недовольно насупил брови: объект, мол, важный, но попробуй разберись по этим мудреным загогулинам, что к чему.

— Знаешь что, политрук! — обратился я к Николаю. — Давайте-ка сами сходим в военный городок, собственными глазами посмотрим на этот чертов «Ристунгинспекцион». Тут совсем недалеко. Погодка тоже подходящая, не так уж много шляется по улицам патрулей. Дождь наверняка загнал их под крыши.

— Правильно. Надо самим посмотреть, Так вернее, — согласился Поцелуев.

Шлепая по лужам и осторожно всматриваясь в темноту (не наткнуться бы внезапно на гитлеровцев), мы глухими переулками быстро добрались до военного городка. Подошли со стороны обнесенного высоким забором парка. Отсюда десятый корпус, несмотря на густую темень, был виден довольно ясно. На фоне стены на втором этаже чернели квадраты четырех больших окон.

Я приподнял обшлаг мокрого рукава пиджака, посмотрел на светящийся циферблат часов: они показывали половину двенадцатого ночи. Поздновато мы пришли. Еще час назад в этих окнах был свет, в зале за длинным столом сидели немецкие офицеры, поочередно высказывали свои соображения чопорному генералу, занимавшему председательское место в конце стола. Такую картину не раз наблюдали Федор Шкурко и его разведчики.

Корпус с тыла не охранялся. Часовой стоял лишь у входа, а чуть дальше улица была перегорожена шлагбаумом, возле которого прохаживались солдаты с винтовками. У всех водителей и пассажиров машин, проезжавших мимо «Ристунгинспекцион Украина», они придирчиво проверяли документы.

— Ну как, политрук? — кивнул я на десятый корпус.

— Подобраться нетрудно, — тихо ответил он, понимая без слов, о чем идет речь. — Забор старый, полусгнивший. Выломать в нем пару досок — раз плюнуть. Яремчук считает: достаточно одной противотанковой гранаты, чтобы выпотрошить эту контору.

— Что ж, пожалуй, он прав. Только надо ему сказать, чтобы предварительно потренировался. Окна второго этажа довольно высоко от земли. Промахнется, отскочит граната от стены, шарахнет под ногами — и конец. Надо, чтобы без промаха.

— Точно. Потренироваться придется, — согласился Николай.

Группа связных во главе с Виталием Захаровым доставила в город из партизанского отряда мины и гранаты. С Захаровым и Шкурко я встретился на квартире сестер Подкаура. Виталий доложил:

— Часть боеприпасов мы оставили на «маяке» у Иосифа Чиберака. Несколько мин сдали на хранение Николаю Ханже, одну взял Луць, сказал, что спрячет на фабрике валенок.

— Вот этого не следовало бы делать, — вставил Шкурко. — С фабрикой покончено. Там нельзя держать ничего компрометирующего, тем более мину.

«Федор прав, — подумал я. — Надо обязательно сказать Ивану».

В комнату вошла маленькая хозяйка квартиры Валя. Я спросил у нее, нет ли чего перекусить, заботясь больше не о себе, а о Виталии, который выглядел утомленным и наверняка был голоден.

— Картошка есть, дядя Терентий, и кофе с сахаром, — как всегда немного смутившись, ответила Валя. — Ксеня днем посылала меня на базар, а там такое поднялось — просто ужас. Налетели жандармы, стали хватать людей, запихивать в машины... Хорошо я успела купить картошку до облавы...

По-взрослому подвязав фартук, Валя принесла из кухни и поставила на стол миску с вареным картофелем, большой кофейник, тарелку с сахаром.

— Ого, сколько сахару! — удивился Шкурко. — Тоже с базара?

— Нет, там такого не продают, — рассудительно пояснила Валя. — Скажете тоже: с базара!.. Сахар нам приносят из Бабина дядьки, те, что на ночь под подушки бомбы кладут. Каждый раз говорят: «Корми, Валя, наших хлопцев. Хлеба нет, пусть больше едят сахара, полезно». Вы ешьте на здоровье!

Под окнами послышались шаги. Захаров вскочил со стула, сунул в карман руку. Валя с детской наивностью успокоила:

— Не бойтесь. То дядя Иван.

— А ты почему знаешь? — спросил Виталий.

— Я всегда его по шагам узнаю.

Валя пошла открывать дверь. Она не ошиблась: в комнате вслед за ней появились Луць и Соловьев, оба хмурые, сосредоточенные.

Минут сорок назад они в квартире Луця рассматривали мину, переданную Ивану Ивановичу Захаровым. Мина была новой, необычной конструкции, вмонтирована в небольшой удобный для переноса чемоданчик. Знакомясь с подарком партизан, друзья негромко обменивались короткими замечаниями. Вдруг за стеной, у соседа-фольксдейче, послышался приглушенный кашель.

Иван Иванович не стал скрывать от нас своих опасений.

— Возможно, сосед кое-что слышал. Стена тонкая, не капитальная...

Я едва сдержал себя, чтобы не отругать Луця. Старый подпольщик, опытный конспиратор — и вдруг такая беспечность!

— Николай Михайлович, — обратился я к Поцелуеву, — приходилось вам видеть соседа Луця?

— Да. Иван Иванович как-то показывал его мне.

— Тогда вот что: сейчас же идите к нему. Найдите любой повод, назовитесь кем хотите, хоть самим Гитлером, но обязательно побывайте в его квартире, узнайте, что этот тип представляет собой, чем занимается. Поинтересуйтесь его документами. Как это сделать, не мне вас учить, сами знаете. Только побыстрее. Понятно?

— Все ясно, Терентий Федорович. Иду, — отозвался Поцелуев, натягивая на ходу потертое пальто.

— Я тоже пойду с Николаем, — поднялся Шкурко.

На меня вопросительно посмотрел Соловьев. Я кивнул. Они втроем вышли на улицу.

Валя отправилась в кухню. В комнате остались мы с Луцем.

— Какого черта, Иван, ты держишься за свою квартиру? О чем думаешь? Дожидаешься, чтобы твой сосед-фольксдейче подвел тебя под монастырь?

Лицо Луця оставалось неподвижным. Он закурил трубку, подошел к окну. Я впервые заметил на его висках седину. И вдруг догадался: он все еще ждет Настку, знает, что ее нет, и все-таки ждет.

— Она не придет, Иван. Напрасно ты мучишься и подвергаешь себя опасности, — сказал я, понимая, что слова мои жестоки и, может быть, не совсем уместны; но Луць был моим другом, и я не мог не напомнить ему о суровой правде. — Тебе страшно оставить дом, потому что думаешь: вдруг вернется Настка, вместо тебя встретит в квартире гестаповцев. Пойми, Иван, она больше никогда не вернется. Тут не может быть счастливой ошибки. Ее видели мертвую, видели наши люди. Оттуда не возвращаются...