Энгус Уилсон - Мир Чарльза Диккенса

Даже яростно обрушиваясь на социальный строй Англии, на преуспевающих и власть предержащих, Диккенс никогда не упускал случая пройтись и по адресу подонков и тунеядцев. В «Крошке Доррит» Диккенс направил свой гнев против тех, кого цинизм, отчаяние, уязвленность и упоение благородной бедностью и неудачами в жизни делают молчаливыми, отчужденными, ожесточившимися, а то и приятно увлеченными соучастниками творимой в мире несправедливости.

Никогда еще из-под пера Диккенса не выходила столь многолюдная, многоликая галерея неврастеников. Прикованная к креслу нервным параличом миссис Кленнэм, призывающая громовые ветхозаветные проклятья на греховный мир, по отношению к которому она и сама весьма не безгрешна; мисс Уэйд, оскорбленная положением гувернантки, полная ненависти соблазненной женщины к семейному очагу, старательно, чуть ли не извращенно распаляющая мстительное чувство социального неравенства у другой девушки-сироты; Фанни Доррит, выходящая замуж без любви и смысла, только чтобы унизить блестящим положением гордую красивую свекровь, относившуюся к ней свысока в годы ее бедной юности; Генри Гоуэн, неудачник, испорченный человек, компрометирующий всех художников своей причастностью к искусству, а в жизни старающийся низвести до своего уровня людей порядочных и благородных; его великолепно показанная мать, вдова, тонко и деликатно жалящая всех, кто подвернется, в отместку за одолжение, которое она делает Хэмптон Корту, живя в нем; наконец, Эдвард Доррит, как считают, самый великолепный драматический герой Диккенса, старейший обитатель долговой тюрьмы, «отец Маршалси», превративший свою убогую, затхлую тюремную камеру в тронный зал, где он принимает других должников, а те оказывают ему знаки уважения, посмеиваясь за его спиной, и одаряют его крохотными взятками, которые он изволит милостиво принимать. Все персонажи романа составляют вместе неповторимую симфонию — симфонию соучастия в делах мира, который, как им представляется, оттолкнул их, отверг. Даже единственный настоящий злодей, дьявольский персонаж в духе Диккенса, Риго-Бландуа, и тот вплетает в этот общий хор свои «джентльменские» притязания, стараясь, чтобы мир понял свою обязанность участвовать в его преступных махинациях. Перед нами кунсткамера с множеством невыразительно серых или причудливо разукрашенных насекомых, пригвожденных собственными мелкими обидами.

И все же печаль и отчаяние не могут окончательно заглушить юмор Диккенса в «Крошке Доррит»: в романе происходит слияние ужасного, абсурдного и просто фарсового начала, достигающее патетических высот, неведомых другим произведениям писателя и вообще редких в искусстве (ведь пафос, как правило, клонит в односторонность, хотя и выпрямляет душу). Раньше Диккенс негодовал по поводу лучших условий в Ньюгетской тюрьме по сравнению с долговой. И вот теперь он наконец возвращается в тюрьму, где сидел его отец, в старую тюрьму Маршалси, чтобы развеять иллюзии о мучиническом венце должников. В детстве он возмущался, что его отец вынужден сидеть в тюрьме, теперь эти чувства владеют Крошкой Доррит, и, право, они единственное пятнышко, оставленное тюрьмой, на ее благородном характере: «А что он терпит нужду, бедненький, так разве он в этом виноват? Четверть века прожив в тюрьме, трудно разбогатеть». Но как ни преданна Крошка Доррит своему отцу, она понимает, что неправа: «Да, я знаю, не следует так рассуждать. Не думайте обо мне дурно, это выросло со мной здесь».

Чудовищная атмосфера претенциозного самомнения, порождаемая долговой тюрьмой Маршалси, поразительно высмеяна в сцене, где мистер Доррит принимает у себя в камере старого рабочего, мистера Нэнди, которого на один день отпустили из работного дома. Разоренный заключенный повелевает угостить чаем честного нищего, словно какой-нибудь атаман шотландских разбойников из романа Вальтера Скотта, покровительствующий горемыке-фермеру; так Диккенс, в свое время обрушившийся на ньюгетских баловней, защищая права должника-отца, теперь развенчивает аристократические замашки плаксивого тунеядца и нахлебника. В сцене же музыкальной вечеринки, где мистер Доррит председательствует на правах «отца Маршалси», Диккенс безжалостно изобличает потуги обитателей долговой тюрьмы на духовную утонченность и беззаботную праздность.

«Порою чей-нибудь могучий бас, перекрывая прочие голоса, хвастливо уверял слушателей, что плывет по волнам, или скачет в чистом поле, или преследует оленя, или бродит в сердце гор, или вдыхает аромат вереска; но смотритель Маршалси не смутился бы этими уверениями, зная, как прочны тюремные замки́».

Образ мистера Доррита в романе — триумф комедии, комедии горькой, а в иные минуты, когда он близок к пониманию своего положения, — страшной. Речь мистера Доррита на изысканном приеме у миссис Мердл в Риме, когда, забыв, что он теперь знатный, богатый английский милорд, мистер Доррит переходит на жаргон тюрьмы, — эта сцена не уступает по силе «скандалам» — например, благотворительному вечеру у губернаторши в «Бесах», — которых так много в романах Достоевского.

В «Крошке Доррит» есть персонаж, воскрешающий более привычный, необузданный мир диккенсовского юмора. Это Флора Финчинг, один из его невразумительных оракулов, по праву соперничающая с миссис Никльби и миссис Гэмп. Флора — следствие глубокого разочарования, которое Диккенс пережил в 1855 году, встретившись со своей старой любовью. Марией Биднелл, вновь посетившей его жизнь в образе дородной и очень разговорчивой матроны — и как раз перед тем, как ему сесть за новый роман! Флора, бывшая любовь Артура Кленнэма, — заурядным образом глупа, каждое ее слово — профанация романтического мироощущения. Не случайно книга, которую Артур не вернул Флоре, когда двадцать лет назад родители разлучили их, — «Поль и Виргиния», библия романтического пиетета перед простой жизнью {116} 116 К стр. 251. …романтического пиетета перед простой жизнью — «Поль и Виргиния» — идиллический роман французского писателя Бернардена де Сен-Пьера (1737–1814). . Словоизвержение Флоры не просто поток плоских романтических пошлостей, в ее уста Диккенс вложил и некоторые свои курьезные предрассудки, особенно когда Флора пересказывает мнения своего покойного здравомыслящего супруга «мистера Ф.». Каждое слово Флоры — готовая цитата, но, пожалуй, будет достаточно привести отрывок из ее итальянских впечатлений: в них вся Флора, а в последней абсурдной фразе сказывается еще и собственное брезгливое отношение Диккенса к классической скульптуре:

«Ах, неужели в Италии? — воскликнула Флора. — В этой стране грез, где запросто растут повсюду виноград и инжир, и ожерелья из лавы, и браслеты тоже, и огнедышащие горы, живописные до невозможности, хотя если маленькие шарманщики бегут от них подальше, чтобы не изжариться заживо, ничего нет удивительного, они же еще совсем дети, и как человечно, что они и своих белых мышек забирают с собой, неужели же она в этой благословенной стране и вокруг нее одна небесная лазурь, и умирающие гладиаторы, и Бельведеры, хотя сам мистер Ф. относился к ним с недоверием и, бывало, говорил под веселую руку, что как же это так, на одних целые штуки полотна наверчены и даже в складках все, а другие вовсе без белья, а середины нет, и в самом деле непонятно, почему такие крайности, хотя, может быть, там изображены только самые богатые и самые бедные».