Александр Казанцев - Мёртвая зыбь

— Читатели поймут вас. В романе вы это отразите?

— Конечно, в нем все идет своим путем. Характеры героев и события вокруг определяют то, что я напишу.

— В чем именно?

— В романе на подмосковном заводе под руководством Альсино создали “Летающую тарелку”. В неомире был известен способ обнуления масс и потери веса.

— И тарелка ваша потеряла вес, взлетела…

— И оказалась над одной из земных “горячих точек”. Принятая за враждебного разведчика, была повреждена самонаводящейся ракетой, описанной еще в “Пылающем острове”.

— Как вы неосторожны были! Герои не погибли?

— Альсино выручил и посадил свой аппарат, но не в горячей точке воинственных безумцев, которые не дали б восстановить его, а перейдя в другое измерение, в тихом, как он рассчитывал, параллельном “прамире”.

— Вот это интересно! Каков он был, этот “прамир”?

— Он все еще находился в древнем периоде с девственными лесами и пращурами. Появляясь у нас пришельцы из прамиира, обладая способностью проникать в другие измерения, ныне утраченной цивилизацией, оказывались пугливыми и добродушными. Мы знаем их, как “Снежного человека”, “Бигфута”, “Йетти”.

— В какое же время вы забросили своих героев?

— На миллион лет назад, в первобытный мир. И встретились они там не только с пращурами, никого не убивающими, чтобы съесть, но и с развившимися уже пралюдьми, типа неандертальцев, с зачатками дикой, хищнической цивилизации и звериными наклонностями, прообразе современного человечества, спасать которое самоотверженно взялся, став стигматиком, Джорджио Бонджованни.

— Удалось им вашим героям починить свою тарелку, вернуться к нам, или перенестись в неомир “на третьем этаже”?

— Опасность была в возможности оказаться под землей. Но попали они на морское дно. Ведь ландшафты параллельных миров не совпадают.

— Однако, хрен редьки не слаще: втиснуться в “пещеру” и задохнуться в ней, или утонуть. Опасная затея… Бррр!..

— Зачем тонуть? Они умели плавать. Скафандры были в аппарате, не хуже водолазных костюмов.

— Как же приняли их на суше?

— Не сразу встретились с людьми. Попали прежде к роботам энергостанции, не запрограммированным на встречу с пришельцами. И восприняли их, как “помеху”.

— Почти смешно.

— Добравшись до людей, герои узнали общество иной морали, построенного на принципах нынешней мечты. Но суд там суров. И наш Альсино был осужден за нарушение клятвы о хранении высших знаний, могущих послужить во вред полудикой цивилизации. Об остальном расскажет сам роман.

— Читатели мои прочтут в газете об этом, и будут ждать романа.

— Если его издадут и магазины захотят продавать, — с сомнением сказал писатель.

Но он оказался не прав.

Роман был написан, в журнале не прошел… Однако спустя несколько лет по инициативе издательства “Центрополиграф” два романа: “Альсино” и его продолжение, были изданы в одном томе библиотеки классиков научной фантастики и приключений под общим названием “Иномиры”. Тройной тираж полностью разошелся.

В литературе нужно оставаться верным себе и уметь ждать.

Тоненькая брошюра лежала у Званцева на столе в его дачном кабинете, маленьком домике, втиснутом между деревьями неподалеку от дачи.

Книжечку ему ненадолго дала соседка Левитанская, и он запоем прочитал про удивительного человека, жившего в конце средневековья во Франции, в эпоху Генриха II и Екатерины Медичи.

Молодой врач бесстрашно шел туда, где бесновалась ненасытная чума, унесщая едва ли не треть населения Европы.

Никто не знал, как бороться с такой бедой, а этот неизвестный врач излечивал больных, за что в тот век невежества был заподозрен в колдовстве — и заслужил наказание страшнее, чем чума, внимание инквизиции. Пришлось бежать в Италию, и там, бедствуя, развивал в себе способность видеть будущее.

Чтобы не привлечь еще раз внимание инквизиторов, он предсказания облекал в четверостишья, катрены, “безобидную фантазию поэта.” Предсказания дальние проверить невозможно, они принесли ему посмертно славу. Но ближние сбывались и заинтересовали тех, кто знать хотел добьется ли он успеха в задуманных делах.

Врач объяснял свою способность ниспосланным свыше вдохновением. Инквизиция молчала, сама не прочь воспользоваться даром прямого потомка библейских пророков, передавших ему свое бесценное наследство.

Во Францию вернулся сын выкрестов, истый католик доктор Мишель Нотр Дам, носивший имя Пресвятой Девы. По латыни оно звучало Нострадамус.

Он был призван к королевскому двору, где пользовался расположением Екатерины Медичи, заинтересованной предсказанием судьбы своих детей.

Званцеву страстно захотелось написать, если не роман, то повесть об этом незаурядном человеке. В этом он признался в радиоинтервью комментатору Литвинову, приехавшему к нему с бригадой в Переделкино.

Литвинов застал у Званцева его друга и соседа Василия Захарченко. 30 лет тот возглавлял журнал “Техника — молодежи”, а теперь создавал новый журнал “ЧП” — “Чудеса и приключения”. Он зашел к Званцеву договориться о статье, приветствующей новое издание.

Литвинов был обрадован возможностью взять интервью сразу у двух писателей.

Звукооператор, пристроившись в углу с микрофоном, приколол собеседникам по крошечному микрофону.

Узнав о замысле Званцева, Литвинов спросил у Захарченко:

— Как смотрите, Василий Дмитриевич, на интерес фантаста-оптимиста к такому мрачному предсказателю, как Нострадамус?

— Нострадамус — сам воплощенная фантастика, притом необъяснимая. Послушаем фантаста, как он обойдется без привлечения Небесных сил?

— Я долго не решался писать о нем, не понимая, как материалист, феномен Нострадамуса, — признался Званцев.

— Но если вы решились, значит, поняли его?

— Я объяснил его лишь себе, как писатель, не сажая, как великий Гоголь, кузнеца Вакулу верхом на черта, чтоб лететь к матушке Екатерине за черевичками.

— Ну, если, Саша, ты без фантасмагорий обошелся, то сам ты — феномен, не хуже черта кузнеца Вакулы, — с доброй усмешкой произнес Захарченко.

— До феноменов мне далеко, я только силюсь их понять.

— А как вы относитесь к фантасмагориям в литературе? — спросил Литвинов и добавил: — Это ж основное направление западной фантастики, где вымысел ничем не ограничен.

— Ее я прежде отрицал, сам приверженный к реалистичной фантастике, к осуществимой технической мечте, и думал, что только так и надо. Теперь же понял, что именно на Западе фантасмагория оправдала себя, начиная с трактатов Сирано де Бержерака или романов Свифта, когда один, осмеивая уродства современности, безумными, как казалось, идеями предсказал достижения нынешней цивилизации, а другой создал неумирающего Гулливера, насмехаясь над современными ему нравами людей. Описал остров мудрых лошадей, где на деревьях ютилось гнусное зверье, “яу”, не отличаясь от людей, такое же безнравственное, как современники писателя. Фантасмагория оправдана сатирой и памфлетной формой, а вот у Гоголя, поэзией прелестных “Вечеров на хуторе близ Диканьки”. Свифта же судили за оскорбление существ, Богом созданных по образу и подобию своему… Когда ж фантасмагория служит лишь самой себе и не несет другой нагрузки, она — пустышка и никому не нужна!