Александр Казанцев - Мёртвая зыбь

Сынишка скучал о папе. Звал его к себе и старательно рассказывал, как его найти. По какой улице идти, в какое парадное свернуть и на какой этаж подняться. И в этой детской заботе было столько трогательного тепла, что у папы глаза стали мокрыми.

Он спокойно уснул, покорно снося тяжесть недвижного лежания на спине из-за неподтвержденного инфаркта. Мысль о сынишке согревала его.

Следующий день прошел без посещений, и Таня была спокойна.

А ночью Званцев увидел во сне продиктованную позицию этюда, и проснулся в холодном поту. Диктуя Кофману, он пропустил белую пешку на g6!

Надо срочно вызвать Кофмана, послать вслед исправление!

Просить об этом Таню, считавшей шахматы сейчас губительными для него, он не решался.

Она пойдет сегодня к бабушке, повидаться с Никитиком, принести от него очередное письмецо папе и всякую нужную в палате мелочь.

Место Тани у койки заняла молоденькая медсестра Светлана, вся в светлых кудряшках.

— Светочка, милая, — вкрадчиво начал Званцев. — У меня к вам секретная просьба.

— Секретная? — насторожилась девушка. — Как интересно! — и голубые глазки ее загорелись.

— Вы умеете хранить тайны?

— Если это необходимо больному, это мой профессиональный долг, — с юной гордостью провозгласила она.

— Ко мне нужно вызвать одно лицо по фамилии Кофман. Запишите телефон. Это клубный. Но там передадут.

Светлана старательно записала номер, и почему-то шепотом спросила:

— Кофман? Это она? Я скажу ей, когда лучше прийти, чтобы повидаться с вами. Наедине. Я тоже выйду.

Больной рассмеялся:

— Кофман — это он, Рафаил Моисеевич.

Лицо девушки вытянулось.

— Так в чем же “секрет”? — разочарованно спросила она.

— В пропущенной пешке женя-6.

— Ах так! Значит, пешка Женя! Я так и думала! Она! Не беспокойтесь. Я все сделаю.

— И совершенно секретно.

— Как можно выдать Женю? За кого вы меня считаете?

У Званцева не было сил переубеждать ее, и она, гордая секретным поручением, пошла звонить по телефону.

Кофман, живший в Малаховке, только на следующий день, при Тане, прибежал к Званцеву:

— Я все понял насчет пешки женя-6. И еще вчера послал в Израиль телеграмму.

— Так вот о какой Жене идет речь, — воскликнула Таня. — А я все думала при чем тут жена Лилиенталя? Ее злые остряки прозвали “вдовой Чигорина”.

Видимо, медсестра Светлана профессионально заботилась о семейном счастье подопечного больного. А Таня умела это счастье свято хранить, не допуская подозрений.

Спустя полтора месяца Званцев с помощью медсестры Светланы учился ходить, гуляя с ней под-руку по старинному Московскому переулку. После долгого лежания ноги были ватными и плохо слушались.

Врачи, ставшие медицинскими светилами, лечащий врач Руда, впоследствии член-корреспондент Академии медицинских наук, заведующий отделением профессор, потом академик, Евгений Иванович Чазов уже тогда академик, так и не установили, был ли у Званцева инфаркт, но больного с помощью заботы его жены на ноги поставили. И, прощаясь с ними и даря каждому по новому изданию романа “Арктический мост”, Званцев шутливо извинялся за трудность диагноза, “утешив” их, что “вскрытие в свое время установит истину”. Они расстались с ним друзьями, чтобы встретиться позднее уже не как с пациентом.

Весной Званцев переехал в чудесное подмосковное местечко Абрамцево, где снял дачу, оказавшуюся неподалеку от дачи Антонио Спадавеккиа.

Тот был в восторге, застав своего друга за странным предписанным ему методом восстановительного лечения.

Званцев сидел на скамейке у цветочной клумбы и, глядя на окно мезонина, жужжал на выдохе, стараясь довести жужжание с десяти секунд до минуты.

— Ладно, тебя заставили тянуть букву “же” и ты можешь только “ужжаться”, а не букву “эс” или “эр”, — в своей обычной манере заявил Антонио, — а то не приведи Бог!

Здесь в Абрамцеве они задумали и совместно создали три одноактных оперы, посвященных космической теме. Музыка Спадавеккиа на либретто Званцева. При исполнении одной из них в День космонавтики в Кремлевском Дворце съездов, Антонио познакомил Сашу с первой космонавткой Земли Валентиной Терешковой.

Летом Званцев совсем окреп. Много гулял вдоль милой и холодной речки Вори. Сидел часами в парке былой усадьбы Аксакова-Мамонтова, часто заходил в старый помещичий дом Аксакова, ныне музей. Общался с памятью выдающихся людей прошлого серебряного века: Гоголя, Аксакова, Мамонтова, Васнецова, Серова, Врубеля…

Его хорошему настроению немало способствовала телеграмма из Израиля о присуждении его этюду золотой Олимпийской медали, которую в заграничной посылке доставили на Ломоносовский проспект, и его старший сын инженер-капитан III ранга Олег привез отцу. В отличие от спортивных медалей на ленте, одеваемых на шею, она была настольным украшением с изящной подставкой, ничем другим от спортивных наград не отличаясь.

Но Званцев не торопился почувствовать себя “Олимпийским чемпионом”. В отличие от спортивных результатов, определяемых сразу на месте, присуждение шахматных конкурсов задач и этюдов входило в силу месяца через два, если произведение не было дисквалифицировано побочным решением, ибо авторское должно быть единственным, исключительным; или нахождением в коллекциях предшественников.

Обвинений в плагиате он не боялся. Никому не могла прийти в голову такая безумная идея, за которую он взялся. Но шахматные возможности поистине бездонны, ни один шахматный этюд не был застрахован от побочного решения, найденного порой через десятки лет.

Появление Кофмана в Абрамцеве было неожиданным и интригующим.

Он привез бюллетень Олимпийских игр в Израиле.

— На основании протеста двух голландских шахматистов, судья Корн отменил присуждение вам золотой медали, приводя голландское опровержение. Как бы не пришлось возвращать израильский сувенир.

— Ну нет! “Врагу не сдается наш гордый Варяг”, — и Званцев взял из рук Кофмана бюллетень. — Одного из них я знаю. Это убежденный защитник НЕВОЗМОЖНОСТИ. Мы сыграли с ним без счета партий, и он клялся мне в вечной дружбе. Такой дородный, рыхлый господин. Это, конечно, он сопроводил опровержение репликой “Мефисто, ты мне друг, но Истина дороже!”

— Его “Истина” выглядит убедительно, печально заметил Кофман.

— Его “истина” исходит из НЕВОЗМОЖНОСТИ добиться НЕВОЗМОЖНОГО, закостенело отвергая, что НЕВОЗМОЖНОЕ можно сделать ВОЗМОЖНЫМ. Я займусь их опровержением. Косность не может торжествовать!

Званцев вынес из дома шахматы и при Кофмане стал искать опровержение. Кровь прилила к его лицу, как тогда в больнице, и Кофман испугался появления Тани. Но она вышла позвать его к чайному столу.