Иван Майский - Воспоминания советского посла. Книга 2

«Астахов, полностью поддерживаемый Бабариным, находил намеченный (Шнурре. — И. М. ) путь, к сближению с Германией соответствующим жизненным интересам обеих стран. Однако он подчеркивал, что темп развития при атом, вероятно, должен быть постепенным. Национал-социалистическая внешняя политика угрожает Советскому Союзу. Астахов упомянул «Антикоминтерновский пакт», наши отношения С Японией, Мюнхен и полученную нами там свободу рук в Восточной Европе. Политические последствия всего этого неизбежно обращаются против СССР. Москве нелегко поверить, что политика Германии в отношении Советского Союза приняла другой курс. Изменение в ее настроениях может произойти только постепенно» [280].

Как видим, советские представители в Берлине с большой осторожностью относятся к речам нацистской сирены и уж во всяком случае и своих высказываниях не выходят за рамки вполне законного стремления содействовать улучшению отношений между двумя странами.

А вот любопытная оценка общей позиции Советского правительства в отношении германских авансов, которую находим в телеграмме Вейцзекера Шуленбургу от 29 июля:

«Было бы важно выяснить, находят ли в Москве отклик заявления, сделанные Астахову и Бабарину (на обеде 28 июля. — И. М.). Если у вас будет случай вновь поговорить с Молотовым, прошу вас позондировать его и этом отношении… И если окажется, что Молотов отбросит свою сдержанность, которую он до сих пор проявлял, то вы можете сделать дальнейший шаг вперед» (подчеркнуто мной. — И. М.) [281].

Итак, по мнению германской стороны, Советское правительство в течение апреля — июля не откликалось на акты немецкой дипломатической оффензивы.

Неделю спустя со стороны Германии делается новый и очень важный шаг. 3 августа, как раз в те дни, когда английская и французская военные миссии неторопливо собирались ехать в Москву, Риббентроп приглашает к себе Астахова и делает весьма важное заявление. Тот факт, что «сам» министр иностранных дел принимает у себя «поверенного в делах», на дипломатическом языке означает крайнюю срочность и важность этого демарша. Риббентроп заявляет, что возможна радикальная перестройка германо-советских отношений на базе двух основных условий: а) невмешательства во внутренние дела друг друга и б) отказа (СССР. — И. М.) от политики, направленной против германских интересов. Риббентроп заверяет Астахова в добром расположении германского правительства к Москве и при этом прибавляет, что если бы Москва пошла навстречу германскому правительству, то «не было бы проблемы от Балтийского моря до Черного, которая не могла бы быть урегулирована между ними».

Астахов, даже по записи Риббентропа, остается очень осторожен в своих ответах, никак не ангажируется и только заявляет, что, «как он думает, Советское правительство хочет проводить политику взаимопонимания с Германией». Это, конечно, не стоит в каком-либо противоречии с возможностью заключения тройственного пакта.

Сообщив о своем разговоре с Астаховым Шуленбургу, Риббентроп для сведения самого посла прибавляет:

«Поверенный в делах, который казался заинтересованным, несколько раз пытался свести разговор к более конкретным вопросам, но я дал ему понять, что буду готов стать более конкретным лишь в том случае, если Советское правительство официально заявит о том, что оно принципиально признает желательность нового характера отношений. Если Астахов получит инструкции в этом духе, мы, со своей стороны, будем заинтересованы в скорейшем заключении окончательного соглашения» [282].

На следующий день, 4 августа, Шуленбург по предписанию Риббентропа излагает советскому наркому иностранных дел все то, что накануне Риббентроп сказал Астахову. Как же советский нарком реагирует на слова германского посла?

Шуленбург сообщает в Берлин, что нарком заявил о положительном отношении Советского правительства к заключению экономического соглашения между обеими странами, высказал мнение, что пресса обеих сторон должна воздерживаться от выступлений, способных обострить отношения между ними, и признал желательность постепенного восстановления контактов по культурной линии. Далее Шуленбург пишет:

«Переходя к вопросу о политических отношениях, нарком сказал, что Советское правительство также желает нормализации и улучшения взаимных отношений. Не его вина, что отношения испортились. Причину ухудшения он (нарком. — И . М.) видит прежде всего в заключении «Антикоминтерновского пакта» и во всем том, что в связи с этим говорилось и делалось».

Шуленбург затронул вопрос о Польше. Он сказал, что Германия стремится урегулировать свои разногласия с Польшей мирным путем. Однако, если ее вынудят действовать иначе, она будет учитывать советские интересы. Нарком ответил, что мирное урегулирование между Польшей и Германией прежде всего зависит от Германии. Как видно из дальнейшей записи Шуленбурга, этот ответ ему очень не понравился.

Германский посол не преминул коснуться тройных переговоров, на что советский нарком ответил, что они имеют в виду чисто оборонительные цели.

Комментируя вышеприведенный разговор, Шуленбург пишет в Берлин, что, судя но всему, «Советское правительство сейчас более склонно к улучшению советско-германских отношений, однако застарелое недоверие к Германии остается очень сильным» [283].

Как видим, на протяжении весны и лета 1939 г. Советское правительство соблюдало полную лояльность в отношении своих западных партнеров по переговорам. Не было никаких тайных сговоров с Германией, направленных против них. Не было с советской стороны никаких попыток за спиной Англии и Франции вступить в блок с Берлином и «предать» Лондон и Париж. Не было ничего хотя бы отдаленно напоминающего разговоры Хораса Вилсона с Вольтатом. Германо-советские отношения вплоть до августа носили характер обычных дипломатических отношений, окрашенных притом не в слишком «дружественные» цвета. И разговоры между представителями обоих правительств были обычными разговорами, какие ежедневно ведутся министрами и послами по различным текущим вопросам во всех концах земли. Об этом с несомненностью свидетельствуют те самые документы, которые собрали наши недруги в США с целью опорочить Советское правительство [284].

Только в августе, когда тройные переговоры благодаря англо-французскому саботажу зашли окончательно в тупик, когда полностью исчезла надежда на заключение эффективного пакта взаимопомощи между СССР, Англией и Францией, Советское правительство вынуждено было произвести общее изменение своей политики — вещь вполне естественная и законная, если правительство находит, что не зависящие от его воли обстоятельства заставляют его сделать это. Таким образом, весной и летом 1939 г. не было никакой двойной игры Советского правительства, в чем его обвиняют зарубежные недруги, а было ясное, твердое и вполне лояльное в отношении Англии и Франции стремление заключить с ними тройственный пакт против агрессоров. Если этого в конце концов не удалось достигнуть, то вина ложится во всяком случае не на СССР.