Дмитрий Шелестов - Время Алексея Рыкова

Теперь все внимание было обращено на «правых» и их бывших лидеров. Но назначенный на вторую половину февраля пленум ЦК партии неожиданно пришлось перенести. 21 февраля состоялись похороны Орджоникидзе, о действительной причине смерти которого стало известно только восемнадцать лет спустя, на XX съезде КПСС.

На следующий день после того, как урна с прахом Орджоникидзе была замурована в Кремлёвской стене, Рыкова вызвали на очную ставку с арестованными в 1936 году Шмидтом, Радиным и Нестеровым, уже «обработанными» ежовски- ми следователями. Для всех четверых это была встреча на грани (а может, уже и за гранью) безумия. Близкие Алексею Ивановичу люди (В.В. Шмидт не только работал с ним в правительстве, но они были и лично дружны; С.Н. Радин и Б.П. Нестеров являлись ближайшими сотрудниками в Секретариате СНК) давали теперь насквозь лживые показания против него.

Так и не опомнившись после фантасмагории этой очной ставки, которая как бы подвела итог его многодневного чтения присылаемых протоколов допросов арестованных «правых», Рыков оказался на пленуме ЦК партии. Он открылся в день Красной Армии — 23 февраля докладом Ежова по «делу Бухарина и Рыкова». «Сталинский нарком» — он скоро получит и этот титул — утверждал, что лидеры «правых» сохранили после 1929 года свою «подпольную организацию», ставили цель захватить власть и вступили в блок с троцкистами, антисоветскими партиями и меньшевиками. Затем, фактически с содокладом, содержавшим резкие политические оценки и обвинения против Бухарина и Рыкова, выступил Микоян. (Почти двадцать лет спустя, в 1956 году, А.И. Микоян оказал содействие в реабилитации дочери Рыкова. На вопрос Наталии Алексеевны, будет ли реабилитирован её отец, Микоян ответил: «Это вопрос политический, это мы будем решать, а не прокуратура. Он, конечно, никого не предавал и не продавал, да никто бы и не купил… Если бы он тогда удержался, то и сейчас работал бы…»)

О том, как шло обсуждение на пленуме этого «дела», косвенно свидетельствуют приведенные выше воспоминания Н.А. Рыковой-Перли. Из них видно, что кульминационным стал день, когда её отец в состоянии прострации неожиданно рано вернулся с заседания пленума домой. Теперь опубликован документ [51] См.: О партийности лиц, проходивших по делу так называемого «антисоветского правотроцкистского блока» — «Известия ЦК КПСС», 1989, № 5, с. 79–83. Эта справка, подготовленная КПК и ИМЛ при ЦК КПСС для Комиссии Политбюро ЦК КПСС по дополнительному изучению материалов, связанных с репрессиями, имевшими место в период 30–40 и начале 50-х годов, составлена на основе архивных материалов и имеет первостепенное значение для современного исследования событий конца 30-х годов. Такое же значение имеет и опубликованная раннее справка ИМЛ «О так называемом “антисоветском правотроцкистском блоке"» (там же, 1989, № 1). , позволяющий судить о том, что произошло на пленуме в тот день — 27 февраля.

Для вынесения решения по «делу Бухарина и Рыкова» была образована комиссия пленума в составе 35 человек [52] Из них 14 человек вскоре были репрессированы, в том числе Икрамов, который через год оказался на той же скамье подсудимых, что и Бухарин с Рыковым. Кроме того, был расстрелян Ежов, а после смерти Сталина ещё два члена комиссии — Берия и Багиров. под председательством Микояна. Как следует из протокола комиссии, на её заседании выступило 20 человек. Все они высказались за исключение Бухарина и Рыкова из кандидатов в члены ЦК и из рядов партии. Однако по поводу их дальнейшей судьбы обсуждалось три предложения. Ежов выступил за предание их суду военного трибунала с применением расстрела (его поддержали Будённый, Мануильский, Шверник, Косарев и Якир). Вторым значится в протоколе мнение, высказанное Постышевым, «предать суду без применения расстрела» (за высказались Шкирятов, Антипов, Хрущев, Николаева, Косиор, Петровский и Литвинов). Третье предложение внёс Сталин — «суду не предавать, а направить дело Бухарина — Рыкова в НКВД» [53] Как видно из факсимиле черновика протокола заседания комиссии (см.: «Известия ЦК КПСС», 1989, № 5, с. 82), Сталин вначале, очевидно, предложил «…суду не предавать, а выслать* [курсив мой. — Д.Ш.]. Затем это слово было зачёркнуто, и вместо него появилась приведенная выше формулировка. Что это? Очередная «маленькая» хитрость Сталина? Его комбинаторский ход? Ответа на эти вопросы нет. Но сама правка заслуживает внимания. .

Это предложение, поддержанное Ульяновой, Крупской, Варейкисом, Молотовым и Ворошиловым, было затем единогласно принято комиссией. В тот же день Сталин сам (не передоверив это Микояну) доложил о результатах её работы на заседании пленума, который принял составленную под его руководством резолюцию. В ней указывалось, что Бухарин и Рыков «заслуживают немедленного… предания суду военного трибунала», но тем не менее их дело передается в НКВД. Такой сталинский финт, во-первых, подтверждает, что никаких достоверных материалов для обвинения бывших «лидеров правых» не было и немедленно организовать запланированный Сталиным «судебный» процесс против них пока не представлялось возможным. Во-вторых, передача Рыкова и Бухарина, которые уже сейчас «заслуживают суда», в руки НКВД означала директиву последнему «дожать» их и подготовить процесс.

Как известно, он состоялся только через год. До тех пор пока не будут введены в научный оборот архивные материалы, вряд ли удастся достоверно установить, почему на это потребовался такой срок. Не исключено, что это было связано с общим ходом массовых репрессий 1937–1938 годов. Отправка Бухарина и Рыкова в тюремную камеру и произнесенная следом на заседании пленума 3 марта «установочная» речь

Сталина «О недостатках партийной работы и мерах ликвидации троцкистских и иных двурушников» окончательно распахнули створы шлюзов ежовского террора. Его волна покатила по всей стране, смывая и поглощая миллионы человеческих судеб. В начале 1938 года потребовалось вновь «подкрепить» её. Тогда-то и был проведен уже «отработанный» процесс над Бухариным, Рыковым и другими, который в том числе был призван «подтвердить» необходимость непрекращаю- щихся репрессий.

Но это предположение. А вот то, что достоверно, — скорая и жестокая расправа с семьей Рыкова, его женой Ниной Семеновной и их двадцатилетней дочерью. Как, впрочем, и с семьями многих других большевиков…

Уже говорилось, что Нина Семеновна была большевичкой с 1903 года, ещё в дореволюционные годы её хорошо знали Ленин и Крупская. В начале 20-х годов она участвовала в организации первых домов отдыха для трудящихся, позже заведовала райздравотделом в Москве. К середине 30-х годов она наконец-то получила врачебный диплом, за которым в юности отправилась в Берн. Ей поручили руководить Управлением охраны здоровья детей и подростков Наркомздрава РСФСР. Арест мужа застал её тяжело больной. Едва поднявшись на ноги, Нина Семеновна вышла на работу и вскоре предстала перед партийным собранием как жена арестованного «лидера правых». Несмотря на все внешние нажимы, коммунисты признали её жизненный путь безупречным и, как пишется в протоколах, ограничились обсуждением.