Иван Майский - Воспоминания советского посла. Книга 1

— В то время я еще не знала ни одного иностранного языка. Это меня очень стесняло и делало застенчивой. Случилось так, что Энгельс, желая оказать внимание Степняку, посадил нас рядом справа от себя, а Сергея Михайловича слева. Я была в отчаянии и старалась как можно ближе жаться к Элеоноре Маркс, сидевшей с другой стороны от меня. Больше всего я боялась, как бы Энгельс не заговорил со мной, — что я тогда стану делать?.. Вдруг Энгельс обратился ко мне и стал декламировать по-русски. Хотя с тех пор прошло много времени, я точно помню, что он декламировал.

— Энгельс продекламировал еще две строфы, — продолжала Фанни Марковна, — и вдруг, лукаво посмотрев на меня, закончил:

— Произношение у Энгельса было прекрасное, — говорила Фанни Марковна, — декламировал Пушкина он чудесно. Я захлопала в ладоши и воскликнула: «Да Вы отлично владеете русским языком, давайте говорить по-русски». Однако, Энгельс покачал головой и с улыбкой ответил «Увы! — на этом кончаются мои познания в русском языке».

Фанни Марковна снова остановилась и некоторое время сидела с таким видом, как будто бы она унеслась куда-то далеко, далеко от сегодняшнего дня. Я не нарушал ее молчания. Потом она тряхнула головой, точно сбрасывая с себя чары неведомого волшебства, и уже более обыкновенным голосом воскликнула:

— Ведь вот, почти тридцать лет прошло с тех пор, а я вижу наш первый визит к Энгельсу, как если бы все это происходило вчера!

Я спросил Фанни Марковну, что было дальше.

— Дальше? — откликнулась она. — Ну, вскоре после того Энгельс зашел к нам в гости с ответным визитом. Видно было, что знакомство может наладиться, и оно действительно наладилось. В дальнейшем Сергей Михайлович не раз встречался с Энгельсом. Они много беседовали, нередко спорили, бывали между ними и недоразумения. Мне лично, однако, с Энгельсом пришлось сталкиваться не так часто… Глубоко врезалось мне в память последнее свидание с ним. Это было уже много позднее, в середине 90-х годов, незадолго до смерти Энгельса.

Фанни Марковна подбросила угля в камин и, помешав его железной клюкой, вновь села на свое место.

— Когда умерла Ленхен, — продолжала она, — стал вопрос, кто будет теперь заботиться об Энгельсе. Ему было уже под семьдесят, он часто болел, за ним требовался хороший уход. Вскоре место Ленхен заняла Луиза Каутская [57], которая к тому времени разошлась со своим мужем. Когда я познакомилась с Каутской, то как-то сразу почувствовала к ней антипатию. Мои чувства вполне разделяла Вера Засулич, которая тогда жила в Лондоне и часто бывала у Энгельса. В дальнейшем мы с горечью должны были убедиться, что наше отношение к Каутской ею вполне заслужено. Каутской не хватало мягкости и деликатности, в которых нуждался Энгельс. Она слишком много думала о себе и слишком мало об Энгельсе. Это с особенной силой обнаружилось, когда в начале 1894 г. Каутская, вторично вышла замуж. Вскоре у Каутской родилась дочка. Вместе с мужем и дочкой она жила у Энгельса, но интересовалась не столько Энгельсом, сколько своей семьей. В один прекрасный день Каутская решила, что дом, который до того занимал Энгельс [58], теперь чересчур мал, что Энгельса надо перевезти на новую квартиру. Энгельсу этого страшно не хотелось. Он жил в своем доме 25 лет, привык к нему, знал в нем каждый уголок и легко находил здесь все нужные ему книги, материалы, рукописи… А самое главное — в этом доме Энгельс принимал Маркса. Нетрудно представить себе чувства Энгельса в связи с проектом переезда на новое место. Но он был болен, беспомощен, деликатен — и Каутская в конце концов добилась своего: она перевезла-таки Энгельса в другой дом [59]. Энгельс старался крепиться, но для нас с Засулич было ясно, что переселение только расстроило Энгельса и усугубило его тяжкую болезнь: у него ведь был рак горла. Мы с Верой готовы были плакать, но ничего не могли поделать.

Фанни Марковна вздохнула, опять немного помолчала и затем окончила:

— Последний раз я видела Энгельса при очень грустных обстоятельствах. Как-то раз к нам заходит Каутская и говорит, что вечером ей нужно уйти, а дома никого нет, не пойду ли я подежурить постели больного Энгельса? Конечно, я охотно согласилась. Тот вечер я действительно провела с Энгельсом. Он очень обрадовался мне и начал рассказывать о дорогих ему вещах: показывал кресло, на котором обыкновенно сидел Маркс, давал мне читать письма Маркса, достал фотографии, на которых он был снят вместе с Марксом. Вообще, все существо Энгельса было переполнено глубочайшей любовью к Марксу, он без конца вспоминал о различных эпизодах его работы с Марксом, об их встречах, беседах, совместных поездках или прогулках за город. Я слушала Энгельса почти с благоговением, но сердце у меня разрывалось от горя. Я видела, что Энгельс очень болен и что за ним нет того ухода, который ему так нужен. Ушла я от Энгельса в тот вечер со слезами на глазах. Спустя несколько недель Энгельс умер… Мы с Сергеем Михайловичем были на его похоронах.

Я слушал рассказ Фанни Марковны, затаив дыхание. Мне казалось, что ее устами говорит сама история [60].

Это была, конечно, самая популярная фигура среди лондонской политической эмиграции моих дней. Петру Алексеевичу Кропоткину в то время было уже около 70 лет, и за плечами у него была длинная, интересная, богатая событиями жизнь…

Кропоткин родился в 1842 г. в старинной княжеской семье, род которой восходил к началу Русского государства. В революционной среде 70-х годов шутили: «Кропоткин имеет больше прав на царский престол, чем Александр II». Как сын высокого аристократа, Кропоткин поступил в Пажеский корпус в Петербурге, где и провел пять лет (1857-1862). Учился Кропоткин прекрасно и как выдающийся ученик весной 1861 г. был назначен камер-юнкером при особе самого царя. Это открывало перед ним легкую, блестящую военно-придворную карьеру. Но тут произошла первая «странность» в жизни Кропоткина: вопреки воле отца, к общему изумлению друзей и знакомых, Кропоткин записался в только что созданное тогда Амурское казачье войско и уехал на Дальний Восток.

В чем было дело?

Конец 50-х и начало 60-х годов прошлого века проходили под знаком зарождения и борьбы русской революционной демократии. Герцен, Чернышевский, Добролюбов, а также Некрасов, Писарев являлись властителями дум людей тех дней. Кропоткин, будучи в Пажеском корпусе, жадно поглощал их произведения. Внимание Кропоткина больше всего привлекали декабристы. Он почти молился на них. Позднее Кропоткин стал увлекаться Вольтером и другими французскими энциклопедистами. Результат всех этих влияний понятен: в душе Кропоткина начало все ярче разгораться пламя протеста против царского самодержавия. Именно поэтому он отказался от придворной карьеры и поехал на Дальний Восток: здесь он рассчитывал приложить свои силы в той, как казалось ему, великой перестройке жизни, которая открылась отменой крепостного права.