Иван Майский - Воспоминания советского посла. Книга 1

«Живу я хорошо… Главное, я нашел самого себя, я знаю, зачем и живу, я удовлетворен своей работой и смело смотрю в глаза будущему. И кажется мне часто, что это будущее скрывает какие-то широкие и заманчивые перспективы, что оно сулит так много интересного, захватывающего и красивого. Знакомо ли тебе ощущение, испытываемое человеком ясным летним утром после купания в холодном, чистом озере? Весь организм как-то невольно подбирается, полон упругой силы и свежей энергии. Вот это-то именно ощущение я систематически испытываю в последнее время… Мне часто хочется воскликнуть: «Хорошо и интересно жить!» И единственно, о чем я прошу судьбу, — это сохранить мне подольше мои нынешние ощущения».

Оглядываясь сейчас на пробежавшие с тех пор годы, я испытываю чувство глубокой благодарности судьбе. Реальная историческая действительность, несмотря на все пережитые трудности и страдания, несмотря на все сделанное мной промахи и ошибки, оправдала мои тогдашние смутные ожидания в такой мере, в какой я никогда не мог о том мечтать. В самом деле, разве могло быть что-либо более «интересное, захватывающее, красивое», чем величайшая из великих революций, которая пришла в мои дни? Впрочем, это лишь небольшое попутное отступление. В то далекое лето 1913 г. личные переживания меня мало занимали. На первом плане было другое. Больше всего меня занимали обитатели лагеря, все эти мужчины и женщины, которые, подобно мне, жили в брезентовых палатках на берегу моря. Кто были они? Во что они верили? Чего они хотели?

Хозяин лагеря, мистер Флетчер Додд, принадлежал к категории людей, которых англичане называют «реформаторами» и в головах которых обычно царит невообразимая путаница. Хотя формально мистер Додд примыкал к Независимой рабочей партии, однако он был очень недоволен этой партией, да и всеми другими партиями, существовавшими в то время в Англии. Как истый индивидуалист, мистер Додд относился критически к самому принципу партии, ибо всякая партия любил он говорить, накладывает внешние оковы на свободную человеческую личность, а это противоречит интересам всего общества. Вместе с тем мистеру Додду многое не нравилось в окружающем мире, и он желал различных улучшений в его устройстве. Поэтому мистер Додд охотно прислушивался ко всякому протесту против существующего порядка, откуда бы он ни исходил. Поэтому же мистер Додд готов был брать у каждой партии или течения то, что ему нравилось: немножко от Джона Стюарта Милля, немножко от Генри Джорджа, немножко от Кейр-Гарди, немножко от Макдональда, немножко от фабианцев [82]. Однако все это не было да и не могло быть сведено в какое-то единое миросозерцание. Каждый кусочек мысли, взятый Доддом у кого-либо, жил своей особой жизнью, и подчас было очень забавно наблюдать, как эти различные кусочки приходили в неразрешимое противоречие друг с другом или вдруг складывались в какие-то совершенно фантастические фигуры.

Однако, как это часто бывает среди англичан, из своей безнадежной теоретической окрошки мистер Додд умел делать довольно полезные практические выводы. В один прекрасный день он решил, что лучше всего послужит делу человечества, если организует «Социалистический лагерь», в котором за недорогую плату социалисты и «реформаторы» всех толков смогут проводить свои каникулы и путем дружеского обмена мнениями содействовать наработке правды-истины и правды-справедливости. Так он и сделал.

Гости, проживавшие в лагере, представляли все цвета и оттенки тогдашнего левого фланга. Тут были и марксисты из Социал-демократической федерации Гайндмана, и социалисты из Независимой рабочей партии Кейр-Гарди, и постепеновцы из «Фабианского общества», и политические оппортунисты из лейбористской партии, и узколобые «экономисты» из тред-юнионов, и радикалы разных толков, и, наконец, «реформаторы» всех мастей и категории. Поражало также большое количество чудаков (это было вообще типично для тогдашнего социализма в Англии): одни питались только сырыми овощами, другие отказывались от чая или кофе или пили одну воду, третьи никогда не носили головного убора, четвертые ходили в любую погоду только в сандалиях на босу ногу и т. п. Помню, как однажды я был поражен, когда молодой интеллигентный тред-юнионист, придя ко мне прощаться, заявил:

— Через две недели будет конференция нашего союза в Эдинбурге. Завтра я трогаюсь в путь.

— Почему так рано? — с удивлением спросил я.

— Совсем не рано, — ответил мой собеседник. — Я ведь железной дорогой принципиально не пользуюсь. Всегда хожу пешком, здоровее и приятнее. В крайнем случае езжу на лошади. Если завтра выйду, попаду в Эдинбург как раз к сроку.

Общее число гостей, съехавшихся со всех концов страны, доходило до 200: судостроители из Шотландии, текстильщики из Ланкашира, металлисты из Бирмингама, горняки из Уэллса, приказчики из Лондона. Иногда встречались интеллигенты из начинающих — журналисты, учителя, врачи, помощники адвокатов.

Мой веселый механик оказался прав: трудно было придумать лучшую обстановку для знакомства с английской рабочей средой. И я с увлечением отдался этому знакомству.

Первое, что особенно привлекло мое внимание, были общественные дискуссии, которых устраивалось в лагере довольно много. Обычно дело происходило днем, перед чаем, или вечером, после обеда. Где-нибудь под деревом на открытом воздухе ставился стол, за него садился председатель, слушатели располагались вокруг на принесенных из столовой стульях или проста на лужайке. Ораторы выступали с маленького пригорка. Картина получалась почти библейская.

На обсуждение ставились самые разнообразные вопросы — от системы коммунального обложения в Англии до структуры будущего социалистического общества. Каждый мог брать слово и говорить, что угодно. Это было в духе воззрений мистера Додда, придававшего такое большое значение свободному обмену мнений между «реформаторами». Однако регламент был строгим и экономный: председателю для вводного слова давалось 5 минут, докладчику 15-20 минут, ораторам по 5 минут, на заключительное слово отводилось 5-10 минут, так что все собрание продолжалось не более одного — полутора часов. Соблюдался регламент точно и без всякого нажима со стороны председателя: ему не приходилось ни прерывать, ни тем более останавливать ораторов. Каждый говорящий как-то сам по себе свободно укладывался в отведенное ему время и притом, — это меня особенно изумляло, — успевал сказать все, что ему хотелось. Вот что значит вековая тренировка в навыках открытой политической жизни!

Английские социалисты, с которыми я теперь каждодневно сталкивался, были совсем не похожи на русских социалистов. Это был совершенно иной умственный, психологический и моральный тип, целиком выросший на британской почве, столь отличной от русской. Больше всего меня поражали в моих товарищах по лагерю три вещи: их душевный покой, их полная теоретическая беззаботность и их глубокая вера в эволюционный ход развития, через парламентаризм.