Иван Майский - Воспоминания советского посла. Книга 1

— Наконец-то! — невольно вырвалось у меня.

— Да, — продолжал Дрэпер, — потребовалось почти 20 лет для того, чтобы город получил право на открытие парка, но на этом дело не кончилось. Закон был издан, но король дал тайную инструкцию своему управляющему парка все-таки не открывать. Тот так и сделал. Даже еще завел свору злых собак для охраны парка. Жители города стали волноваться и протестовать. Собрался муниципалитет, судили, рядили, и в конце концов решили дать королю еще год на размышление. Прошел год, а парк по-прежнему оставался под замком. Волнение в городе усилилось. Тогда нашелся один смелый гражданин, по имени Хартли, хозяин небольшой механической мастерской, который сказал: «закон дал мне право гулять в королевском парке, но король с помощью насилия мешает мне осуществить мое право. Это незаконно!» Затем Хартли перелез через стену, окружавшую парк, и пошел гулять по заповеднику. Королевские сторожа поймали его, избили, предали суду, а судьи, которые тоже были подкуплены, приговорили его к трем месяцам тюрьмы. Хартли отсидел свой срок, вышел из тюрьмы и заявил: «А я все-таки хочу осуществить свое право!» С этими словами он опять перелез через степу и пошел гулять по королевскому парку. Сторожа опять поймали Хартли, опять его избили, а суд на этот раз приговорил Хартли к 6 месяцам тюрьмы. Хартли Отсидел свой новый срок и, выйдя из тюрьмы, упрямо заявил: «Закон выше короля, поэтому я все-таки желаю гулять по парку!» Тем временем в городе поднялось большое волнение. Все находили, что Хартли совершенно прав и что король и судьи являются нарушителями закона. Когда Хартли в третий раз перелез через стену, он был уже не один: за ним последовало еще двое смельчаков. Королевские стражи поймали всех троих, и суд приговорил их к годичному заключению. Население города пришло в страшное негодование. Поднялась бурная волна протестов против жестокого и несправедливого приговора. Созывались митинги, произносились мятежные речи, собирались подписи под петицией с требованием пересмотреть дела. Общественное возбуждение достигло таких размеров, что власти были вынуждены что-либо предпринять для успокоения взволнованных страстей. Дело Хартли и его товарищей было передано в высшую инстанцию, которая вынесла компромиссное решение: срок наказания сократить наполовину, а с зачетом уже отбытого обвиняемыми заключения немедленно их освободить. По существу это означало победу горожан. Ликование было всеобщее. Хартли и его товарищи стали героями дня. На следующее утро несколько сот жителей города под предводительством Хартли перелезли через стену и пошли по парку. Теперь королевская стража уже не решилась трогать гуляющих… Многолетний спор между городом и королем был решен и решен окончательно. С тех пор никто не оспаривал права населения пользоваться королевским парком.

— Это очень интересная история, — заметил я, когда Дрэпер снова задымил своей трубкой, — но только я удивляюсь английскому терпению. У нас в России народ, вероятно, в самом же начале сломал бы стену и перебил сторожей.

Дрэпер взглянул на меня с видом превосходства и затем сквозь зубы процедил:

— Зато у нас демократия, а у вас царская автократия.

Слова Дрэпера кольнули меня, но ответить на них было нелегко. Ведь дело происходило в 1913 г. и того, что случилось в России четыре года спустя, тогда никто не мог предвидеть. Я чувствовал, что против рассуждений Дрэпера у меня еще нет аргументов от действительности, и, потому, я прибег к помощи аллегории.

— У русского народа, — сказал я, — есть сказка об Илье Муромце…

И я рассказал моим собеседникам содержание этого замечательного произведения народного творчества, так хорошо передающего дух русского человека.

— Илья Муромец, — закончил я, — сидел сиднем 33 года, но когда встал, то пошел такими шагами, что другим было за ним не угнаться. Вот то же самое будет и с нашей страной, когда пробьет час ее освобождения от царской тирании. Это время не за горами.

В тот момент я, конечно, не подозревал, до какой степени история оправдает мою аллегорию.

Дрэпер с сомнением покачал головой и резюмировал:

— Может быть, у вас, русских, другие методы действия — мы, англичане, завоевываем наши права медленно, но прочно. Нам не нужна революция, у нас есть парламент. Так же мы придем и к социализму.

В словах Дрэпера звучало непоколебимое убеждение. И таковы были они все — мои товарищи по лагерю, все, за очень редкими исключениями. Марксистские взгляды просто не доходили до их сознания…

Осенью того же 1913 г. я отправился в Манчестер, где должен Выл происходить 46-й конгресс тред-юнионов. Мне знакомы были германские партейтаги и съезды германских профессиональных союзов. Я присутствовал на Международном социалистическом конгрессе в Копенгагене. Из этого опыта я знал, что каждый подобный смотр пролетарских сил дает очень много для понимания рабочего движения — в национальном или интернациональном масштабе. И потому, когда я услышал, что 1-6 сентября в столице Ланкашира состоится очередной конгресс британских тред-юнионов, для меня было ясно, что нужно делать.

Лондонцы любят подсмеиваться над Манчестером. Они говорят, что Манчестер мокрый и грязный город, что Манчестер провинциальный город, что Манчестер отстал от времени и живет воспоминаниями о прошлом веке, что климат в Манчестере хуже, чем в любом другом месте Англии, и многое иное в том же духе. Мне, однако, Манчестер понравился с первого взгляда. Мне понравилась ого крепкая каменная стройка, рассчитанная на века. Мне понравилось его строгое деловое движение, разгоняющее товарные волны по всей Англии и даже по всему миру. Здесь не было и следа того бесцельного фланирования, которое часто встречается в Лондоне, — здесь все работало, все кипело, как в котле. Мне понравились его улицы, площади, здания, магазины. Мне поправилась мрачная громада его муниципалитета. Мне понравилась даже черная копоть, лежавшая здесь на всем еще более толстым слоем, чем в Лондоне. Я как-то сразу стал патриотом Манчестера, и меня отнюдь не шокировало, когда местные жители, многозначительно подымая палец, то и дело повторяли: «Что Манчестер говорит сегодня, то Англия будет говорить завтра». Эта пословица сложилась в прошлом веке, когда текстиль был главной отраслью британской промышленности, а Манчестер основным экономическим центром страны. Тогда, действительно, все большие общественные движения: борьба за реформу избирательного нрава, чартизм, тред-юнионизм, свобода торговли и многое другое — обычно выходили из Манчестера или находили там могущественную опору. В XX столетии, когда уголь, железо и сталь отодвинули текстиль на второй план, звезда Манчестера стала заходить. Однако человеческая психология более консервативна, чем факты хозяйственного развития, и в 1913 г. манчестерцы были так же уверены в своей духовной гегемонии, как во времена Пальмерстона и Каннинга. Устроившись в дешевой гостинице, где также остановилось много делегатов конгресса, я сразу же стал знакомиться с положением. Оказалось, что заседания конгресса будут происходить в большом и красивом Мильтоновском зале. Оказалось, далее, что нынешний конгресс будет чем-то вроде юбилейного: как раз 30 лет назад здесь же, в Манчестере, тоже происходил конгресс тред-юнионов, но тогда на нем присутствовало 153 делегата, представлявших 509 тыс. организованных рабочих. А сейчас на конгресс прибыло 560 делегатов, посланных от 2232 тыс. членов. Размах движения увеличился более чем в четыре раза. По тем временам такие темпы и цифры производили сильное впечатление. Это, естественно, очень подымало настроение конгресса. Оказалось, что представительство иностранных профессиональных организаций на этот раз богаче и разнообразнее, чем когда бы то ни было раньше: в Манчестер прибыли «братские делегаты» не только из Соединенных Штатов Америки (что случалось и прежде), но также из Канады, Германии и Франции. Это было впервые. Притом из Германии приехал сам Карл Легин, вождь немецких профсоюзов, в сопровождении целого десятка величин второго и третьего порядка, а из Франции явился лидер синдикализма и глава Всеобщей конфедерации труда Леон Жуо. В связи с быстро нараставшей тогда опасностью войны их присутствию на конгрессе придавалось особо важное значение. Все это мне сильно импонировало и еще больше повышало мой интерес к предстоящему съезду.