Иван Майский - Воспоминания советского посла. Книга 1

— Как вы узнали все эти подробности?

— Это же моя специальность — с усмешкой ответил Дэвис. — Похищение вождя китайской революции в Лондоне случается не каждый день… Это знаменательная дата… И я сразу же собрал все относящиеся сюда сведения.

Дэвис еще раз пыхнул своей трубкой и уже в более интимном тоне прибавил:

— Впрочем, сделать это было нетрудно. Вся история попала в газеты. Сенсация была потрясающая. В течение нескольких недель в Англии только об этом и говорили.

Дэвис на мгновенье задумался и затем продолжал:

— Странная штука жизнь!.. Конечно, Сунь Ят-сену пришлось провести 12 скверных дней, но китайская революция от этого только выиграла. Уверяю вас, что годы и годы упорной, настойчивой пропаганды не сделали бы столько для популяризации ее идей в Европе и Америке, как это драматическое похищение Сунь Ят-сена, которое, к счастью, окончилось так благополучно…

Дэвис еще раз замолчал и потом закончил в топе философского заключения:

— Всякая медаль имеет две стороны [101].

Белзайс-парк — самая обыкновенная станция подземки в северо-западной части Лондона. В ней нет решительно ничего замечательного. Но для меня она имеет особое значение. И когда теперь, бродя по городу, я случайно попал на эту станцию, вот что нарисовала мне слегка затуманенная запись моей памяти.

* * *

…В тот день — 2 (15) марта 1917 г. — смутные волнующие слухи ползли по Лондону с раннего утра.

За неделю перед этим, в последних числах февраля, из Петрограда стали приходить необычные известия: «хвосты» перед продовольственными лавками увеличиваются, улицы города заполняются возбужденной толпой, на площадях устраиваются демонстрации, а вызываемые для подавления «беспорядков» казаки держатся со странными для них мягкостью и нерешительностью. Английские газеты день за днем, печатали эти сведения, воздерживаясь от всяких оценок и комментариев. И вдруг телеграммы и сообщения из России совершенно исчезли со страниц лондонской прессы. Точно ветром их сдуло.

Прошло пять дней. О Петрограде не было ни слова: ни военных сводок, ни политических новостей, ни сенсационных слухов о новых придворных назначениях. Что могло означать это странное молчание?

— Должно быть, случилось что-нибудь значительное, — думали и говорили лондонские эмигранты и с бьющимся сердцем ждали сведений с родины.

В тот день с раннего утра по городу-левиафану поползли смутные слухи. Откуда они взялись, никто оказать не мог, но все англичане сообщали «из самых достоверных источников», что в России происходят важные события, что власть перешла к Государственной думе и что Дума образовала правительство, составленное из представителей разных партий.

Весь день я ни на минуту не знал покоя. Я побывал в редакциях нескольких английских газет, посетил наиболее осведомленных из лондонских корреспондентов русской прессы, забежал в центральный комитет Независимой рабочей партии, с членами которого у меня были тогда хорошие отношения, к вечеру повидался с двумя знакомыми депутатами парламента, но нигде не мог узнать ничего определенного. Везде ползли все те же слухи, слухи, слухи.

Редактор крупного либерального органа многозначительно заметил:

— О, у вас в России сейчас должно быть жарко… Очень хорошо!.. Скоро мы совсем разобьем немцев!

А депутат-социалист в ответ на мои расспросы покровительственно заявил:

— В Петрограде, по-видимому, революция… Поздравляю вас!

И затем, спустя мгновение, добавил:

— Революционные армии всегда дерутся храбро, значит, мы скоро сотрем с лица земли прусский милитаризм… Очень хорошо!

Конечно, все эти рассуждения не могли меня удовлетворить. Мне страстно хотелось знать, что творится сейчас там, далеко, за морями и долами, за туманной гранью горизонта, и меня совсем не трогали военно-политические расчеты, связывавшиеся англичанами с русскими событиями. В моей душе происходила страшная борьба: я хотел верить волнующим известиям, — когда я думал о революции в России, вся кровь во мне загоралась, и мысль улетала куда-то в подоблачную высь, — и я боялся верить этим известиям, чтобы не обмануться в радостных ожиданиях, чтобы не пережить горечи острого разочарования. Усталый и недовольный, я вернулся поздно вечером домой и, наскоро поужинав, решил сразу же ложиться спать.

Мне не суждено было исполнить свое намерение. Едва я успел встать из-за стола, как в передней длинно и настойчиво задребезжал электрический звонок. Очень удивленный, я спустился вниз и открыл дверь. В полумраке лестницы какая-то высокая, тонкая фигура порывисто бросилась мне на шею, и, целуя меня в голову, в нос, в усы, завопила:

— Вот! Вот! Читайте! В России нет царя! Революция!

При этом фигура тыкала мне в лицо кипу каких-то бумажных ленточек и кусочков, остро пахнущих типографской краской.

— Что?! Что такое? Что все это значит? — невольно вырвалось у меня.

Передо мной стоял Васильев, лондонский корреспондент одной из крупнейших московских газет, но — о, небо! — в каком виде!.. В обычное время сдержанный и флегматичный, он теперь громко кричал, топал, неистово жестикулировал и все порывался обнять меня. Измятая шляпа его сидела набекрень, пальто висело на одном плече, модный галстук с бриллиантовой булавкой съехал набок. Таким я не видел его никогда.

— Идемте наверх! — пригласил, наконец, я своего неожиданного гостя.

Прыгая через три ступеньки, мы поднялись в мою комнату, и здесь Васильев, сбросив пальто, швырнул на стол кипу газетных гранок.

— Читайте! Я только что из редакции «Дейли Телеграф»!

Это были действительно гранки лондонской консервативной газеты. Я с жадностью накинулся на узенькие полоски бумаги, и в глазах у меня зарябили жирные заголовки: «Победа народа», «Дума правит страной», «Царь в поезде между Псковом и Петроградом», «Царь отрекся», «Монархия больше невозможна», «Всеобщее ликование в России»…

Да, это была несомненно революция, та революция, которую мы так долго призывали, к которой мы так страстно стремились, за которую клялись умереть! И вот она здесь! Вот она — факт! Вот она — дивная, озаренная красным пламенем действительности!

Я залпом проглотил всю порцию известий и когда кончил читать, то почувствовал, что во мне сложилось твердое решение.

— Идем к Берзиным! — предложил я своему гостю.

— Идем! — восторженно подхватил он, нахлобучив на голову щегольскую шляпу.

Спустя мгновенье мы уже бежали по тихим улицам лондонского предместья, направляясь к дому, где жили Берзины. Когда мы, запыхавшись, ворвались в знакомую квартиру, хозяева собирались ложиться спать.