Иван Майский - Воспоминания советского посла. Книга 1

Такая позиция «Нашего слова» и стоявших за ним элементов среди эмиграции только лила воду на мельницу социал шовинистов и, стало быть, на мельницу империалистической буржуазии. А эту позицию разделяли и очень многие из лондонских «интернационалистов».

Незадолго до первой мировой войны среди лондонских эмигрантов родилась мысль о создании какого-либо единого-межпартийного центра, который удовлетворял бы общие нужды всей русской колонии в целом. Около 1910 г. эта идея действительно была претворена в жизнь и в Лондоне возникла большая эмигрантская организация, которая по имени великого русского изгнанника XIX в. получила официальное наименование «Русского кружка имени Герцена в Лондоне» и которая в нашем эмигрантском просторечии называлась более кратко «Герценовский кружок». Активную роль в создании этой организации сыграл М. М. Литвинов, с самого начала ставший ее секретарем.

Членский билет Герценовского кружка

Герценовский кружок помещался в здании Коммунистического клуба и имел здесь особую комнату, где хранилась его несложная канцелярия и происходили заседания его правления. Если кружок устраивал общие собрания своих членов, или театральные постановки, или лекции, или музыкальные вечера, он снимал у Коммунистического клуба большой зал и пользовался его рестораном. Деятельность Герценовского кружка, как вытекало из его состава, не могла носить, и, действительно, не носила политического характера. Герценовский кружок был культурно-бытовым центром эмиграции. Это было место, где люди разных партий и убеждений, объединенные лишь горечью хлеба изгнания и тоской по родине, могли в непринужденной обстановке встретиться, поиграть в шахматы или домино, посидеть вместе за чашкой чая или кружкой пива, найти русскую книжку или газету, послушать русскую песню или музыку. При Герценовском кружке имелась касса взаимопомощи, оказывавшая материальную поддержку наиболее нуждающимся из эмигрантов. Здесь же время от времени устраивались любительские спектакли, всегда вызывавшие какое-то особенное волнение в колонии: любит русский человек театр!

Помнится, я тоже как-то выступал здесь в «Женитьбе» Гоголя, исполняя роль капитана Жевакина. Герценовский кружок давал эмигрантам немножко того родного тепла, которого всем нам так недоставало в холодной громаде каменного Лондона. И потому Герценовский кружок, или точнее помещение Коммунистического клуба всегда было полно русских изгнанников, которые здесь в табачном дыму, среди разноязычного шума, пили, ели, курили, обменивались новостями, спорили, ссорились, мирились, строили планы на будущее.

Когда сейчас, совсем в иную эпоху, я обращаюсь мыслью к тем далеким дням, в моей памяти при имени Герценовского кружка встает длинная вереница фигур, слегка затуманенных дымкой времени. Почти все они уже ушли туда, откуда нет возврата. Я не могу здесь дать зарисовки всех этих образов, но на некоторых из них мне хочется остановиться и показать их такими, какими они были тогда, в годы моей эмиграции.

М. М. Литвинов в годы эмиграции

…Ооклей-сквер — маленькая, узкая площадь в северной части Лондона. Несколько чахлых деревьев, немножко зеленой лужайки с осевшей на траве копотью, две-три скамейки, два ряда однообразных потемневших домов, тесно прилепившихся друг к другу, кусочек серого тусклого неба, с которого вечно сыплется какая-то мокрая мгла — такова картина этого места. В черном, окутанном туманами Лондоне Ооклей-сквер и окружающие ее кварталы одни им самых мрачных и неприютных. Они заселены рабочими, трамвайщиками, железнодорожниками, низшими категориями служащих. Здесь мировая столица смотрит на вас не блестящим ликом своих банков и министерств, а бледным ликом нужды и лишений. Нет, в Ооклей-сквер нет решительно ничего замечательного! И все-таки эта захудалая площадь говорит так много моей душе…

Был конец 1912 г., когда я впервые попал в Лондон.

Бремя было трудное и опасное. Европа быстрыми шагами неслась к ужасной катастрофе. Все великие державы несли ответственность за такой ход вещей, но простым людям было от того не легче. Уже шла резня на Балканах — эта непосредственная предшественница первой мировой войны. Уже громкий топот германских батальонов оглашал улицы немецких городов в ожидании верховного приказа об ударе на восток и на запад. Уже Франция и Россия, связанные военным союзом, готовили мобилизацию своих сил для осуществления империалистических целей на Балканах и в Африке. Уже лоскутная Австро-Венгерская монархия, в которой, по тогдашнему крылатому выражению, господствовал «деспотизм, смягченный лишь халатностью», начинала свою последнюю азартную игру на Балканах, приведшую к Сараево. Уже Англия, управляемая либеральным кабинетом Асквита — Ллойд-Джорджа, стала терять надежду нажить политический капитал, оставшись в стороне от надвигающегося европейского конфликта, и лорд Холдэн, ее военный министр, спешно подготовлял экспедиционный корпус для переброски на континент, а сэр Эдуард Грей, ее министр иностранных дел, наводил последний лак на англо-франко-русскую Антанту. Немногие — даже среди государственных людей и политиков — ясно сознавали тогда, что происходит в мире, но все смутно чувствовали, что дела идут плохо, что тучи на горизонте сгущаются, что всеобщее напряжение растет, что европейская атмосфера все больше насыщается грозовым электричеством.

А на востоке, за Вислой и Днестром, царский колосс не менее быстро катился к своей жалкой гибели. Уже гремели выстрелы его опричников на Ленских приисках, уже подымалась новая, могучая волна стачек, митингов, демонстраций, восстаний во всех концах страны; уже шла глубокая раскачка крестьянских масс, задавленных нуждой, теряющих терпение и вековую покорность. Уже выходила на авансцену истории руководимая гением Ленина железная фаланга коммунистов, которой вскоре суждено было стать во главе величайшей из великих революций. И одновременно все больше загнивала, разлагалась и дряхлела тупая, жестокая, гнусная, продажная, эксплуататорская система царизма. В последних предсмертных конвульсиях она старалась задушить молодого гиганта — революционный пролетариат и, видя тщетность своих усилий, с тем большей охотой бросалось в кровавые авантюры империалистической экспансии…

Таков был общий исторический фон. А на нем индивидуальные жизни выписывали свои отдельные индивидуальные узоры.