Виктор Корчной - Шахматы без пощады

На матч с Мекингом, который должен был состояться в городе Огаста, штат Джорджия, США, я попросил дать мне руководителя. Я не был уверен в благополучном результате. Когда-то Спасского ругали, что он не взял руководителя на матч с Фишером. Шефом там был Е. Геллер, а по ходу матча он не сумел справиться со многими организационными проблемами. Ну а если я проиграю, то пусть хоть часть вины падет на руководителя! Мы отправились в США вчетвером: руководитель — работник обкома (я познакомился с ним на вокзале), Вячеслав Оснос и мы с женой. Обратите внимание: поехать на соревнование вместе с женой — в СССР такое удавалось далеко не каждому!

В Америке встретили радушно, гостеприимно. Руководитель шахматной федерации США Эдмондсон провел меня по гостинице и предложил выбрать любую комнату. Продумано было, что кроме гостиницы, чтобы сделать наше пребывание в Огасте более приятным, мы сможем посещать одну семью в городе. Семья Хаглер оказалась очень любезной. Наш партийный руководитель оказался мягким человеком. По воскресеньям мы посещали богослужение в реформистской церкви…

Молодой человек, с которым мне предстояло играть, Энрико Мекинг, выиграл второй межзональный турнир, в Петрополисе. Он, конечно, был гений — в Бразилии, совсем не шахматной стране, работая в одиночку, вырасти в такую величину! Уже в возрасте 13-ти лет он показал свою незаурядную силу — в Сусе в 1967 году он выиграл у меня неплохую партию. Молва зачислила его в «плохие мальчики»: Р. Фишер, У. Браун, Э. Мекинг… Судя по их отношению ко мне, ни об одном из них я ничего плохого сказать не мог. Мекинг относился ко мне предельно уважительно. Во время матча он, действительно, нервничал — ему мешал шум в отдаленных комнатах, во время одной из последних партий он знаками показал, что ему мешает мое громкое дыхание…

Матч был трудным. Мекинг был прекрасно подготовлен. Он просмотрел к матчу 1200 моих партий! Часто в его игре я узнавал применяемые мной расстановки фигур. Он допустил серьезную ошибку, согласившись играть партию в день своего рождения. Дело не в суеверии и даже не в теории циклов человеческой активности, довольно модной в середине XX века. Просто в этот день у человека праздничное настроение, но совсем не по поводу шахматной партии: ему трудно настроиться на борьбу. Мекинг хорошо разыграл дебют, а потом серией неточных ходов проиграл несколько лучшее положение. Это была пятая партия матча, первая результативная.

За доской Мекинг часто переигрывал меня. Где он значительно мне уступал — в домашнем анализе! Несмотря на то, что в его группе был Ульф Андерссон. Превосходство в анализе я продемонстрировал уже в первой партии. Разница в качестве анализа была столь очевидной, что Мекинг предположил, что я получаю анализы из Москвы! Трагически для Мекинга сложилась 7-я партия. За доской он проявил немало выдумки. Энергичной игрой захватил инициативу и отложил партию с лишней пешкой и шансами на выигрыш. При начале доигрывания выяснилось, что он записал не лучший ход. Анализ его тоже был не очень аккуратен. Я предложил ничью, но Мекинг отклонил предложение. Через несколько ходов моя проходная пешка прошла в ферзи.

Матч продолжался несколько недель. В свободное время господин Хаглер свозил нас на своем самолете в столицу штата, город Атланта, посмотреть работу правительства штата. Сфотографировались и с губернатором штата, будущим президентом Америки Д. Картером. Эта фотография вскоре пригодилась моему сыну — ему предстояло бороться против советских властей…

Матч игрался до трех побед одного из играющих с лимитом в 16 партий. Мекинг отличной игрой одержал первую победу в 12-й партии. Но уже следующая партия оказалась решающей. Она была нервной, со множеством ошибок, преимущество переходило из рук в руки. Наконец, я выиграл. Матч закончился; оба партнера остались недовольны своей игрой…

После матча я выступил в США три раза с лекциями и сеансами. Запомнился сеанс в Джоржтаунском университете в Вашингтоне. В зале — борцы за гражданские права, развешаны плакаты. На минуту оторвавшись от шахматных досок, я уткнулся в надпись: «Только шахматисты, послушные советским властям, разъезжают по миру. А Солженицын в эти игры не играет!» Что правда, то правда…

Теперь человек, который исподтишка плел козни против меня более десятка лет, должен был сесть напротив меня за доску. Выяснилось, что матч, который Петросян играл одновременно с моим против Мекинга, был еще более утомительным, чем мой: чтобы выиграть у Портиша, партнера для него очень трудного, он выложился весь, отдал всю энергию. И за короткий срок не смог восстановиться. Как я узнал потом, к матчу со мной он готовился в содружестве с Карповым. А в случае выигрыша у меня он выходил на Карпова! Думается, подсознательно, при упадке сил он в свой успех против меня не верил. Сама идея готовиться вместе с Карповым была сомнительна: дебюты, которые хороши для Карпова, неприемлемы для Петросяна! Но выбор был сделан лет 15 назад, еще тогда, когда мальчик Толя ходил в первый класс…

Я учел уроки прошлого — наотрез отказался играть в Москве. Играли в Одессе. Наскоро сколоченный помост, где находился наш шахматный стол, не был шедевром строительного искусства и колебался от каждого движения. А у Петросяна в последние годы появилась привычка в конце партии, когда растет нервное напряжение, трясти ногой. Ни раньше, ни потом, в других матчах я такого за ним не замечал. Видимо, следствие сильной нервной усталости. Стол и помост дрожали. Во время первой партии я сделал ему словесное замечание, а он после партии, которую проиграл, написал заявление в судейскую коллегию. Во время четвертой партии в обоюдном цейтноте я пошел к судье жаловаться, а он в ответ лишь пожал плечами. После партии (я ее проиграл) я написал заявление в судейскую коллегию о неспортивном поведении Петросяна, упомянул также, что регулярно в зале собирается группа армян с лозунгами поддержки в адрес Петросяна.

Пятая партия игралась при счете 2:1 в мою пользу. Я получил некоторый перевес по дебюту. Петросян снова стал трясти стол. Теперь мне показалось, что при попустительстве главного судьи он делает это нарочно — мешает мне обдумывать ход! «Не трясите стол, вы мне мешаете», — сказал я. «Да мы не на базаре», — ответил он. И продолжал свое черное дело. И тогда я произнес сакраментальную фразу: «Вы ловите свой последний шанс!» Эта фраза оказалась самой последней. Больше — вплоть до его смерти — мы так и не разговаривали.

Петросян перестал трясти стол, я отложил партию в выигранной позиции. На доигрывание он не пришел. Вместо этого он написал заявление, требуя отменить результат матча (при счете 3:1 в мою пользу) и присудить ему победу, на том основании, что я мешал ему играть! Он использовал все возможности: послал телеграмму из 200 слов в ЦК КПСС, звонил президенту ФИДЕ Эйве. Заседание жюри проходило под водительством мэра Одессы. Обсуждался вопрос о моем якобы нарушении правил. Попутно я задал вопрос: «Выступления Петросяна в СССР сопровождаются демонстрациями армян, и меня интересует — какую роль сам Петросян играет в организации этих сборищ». «Все! — вскричал Петросян. — Он оскорбил меня, он оскорбил мой народ. Я с ним больше не играю!» Он написал очередное заявление — обвинил меня в шовинизме. Моя жена- армянка была в Одессе во время матча, но вряд ли он упомянул эту деталь. В ожидании решения из ЦК КПСС он лег в больницу, но от обследования отказался. Когда из Москвы пришел отрицательный ответ, Петросян написал заявление, что сдает матч…