Виктор Корчной - Шахматы без пощады

Накануне Олимпиады в Ницце нас пытались помирить. Трудно было представить, что мы можем участвовать в одной команде. Петросян, дабы его не выгнали из сборной, выдавил из себя подобие улыбки.

Отныне, следом за Спасским и Фишером, которые обыграли его, я стал его заклятым врагом. Пройдет полгода, и он открыто станет выталкивать меня из страны. На этом пятачке, называемом Советский Союз, нам вдвоем не ужиться…

В Ницце я встретил старого знакомого Г. Сосонко, теперь гражданина Голландии. Он часто бывал точен в своих предсказаниях. Мы разговорились, вспомнили уже покинувших СССР гроссмейстеров. «Рассматривая движение за выезд из СССР в диалектическом развитии, — говорил Сосонко, — мы приходим к выводу, что следующим покинувшим СССР будет…» «Ну что вы, — обрывал я его, — мы такие привилегированные, мы такие большие люди в СССР…» «Однако, принимая во внимание все шахматные и не шахматные обстоятельства, приходишь к мысли, что следующим уехавшим…» Я не давал, не дал ему возможности высказаться до конца, назвать имя. Ведь он, без сомнения, имел в виду меня! Я боролся, я все еще видел себя полезным членом общества. Как боролся потом в матче против Карпова и некоторое время после матча — против общества, которое больше не считало меня полезным…

Власти выбрали фаворитом Карпова. Это было ясно. И ясно почему. Карпов — стопроцентный русский. В отличие от меня. Карпов — представитель рабочего класса, по Конституции — правящего класса страны. В отличие от меня, интеллигента. Карпов послушен властям. В отличие от меня, чье личное дело полным-полно нарушений. Наконец, он молод, он перспективен на десятки лет вперед. В отличие от меня, который на 20 лет старше Карпова.

В прессе Карпов всегда говорит то, что нужно, что от него ждут. По-видимому, не обходится без наставлений Баха. Я уважительно пишу о Фишере, даю понять, что с ним играть нелегко. Карпов дает интервью, что он никого не боится! В то же время он поддерживает свой имидж русского рабочего парня. А. Рошаль взял у Карпова и меня интервью — одинаковые вопросы, короткие ответы. Я назвал любимым фильмом феллиниевский «Ночи Кабирии», он — «Освобождение», советский фильм о войне с Германией. А, может быть, и вправду у него такой культурный уровень?!

Подготовка к матчу началась, а я еще этого не понимал. На Олимпиаду в Ниццу летом 1974 года команда отправилась с двумя тренерами. Один — Фурман, официальный тренер Карпова. Другой — Геллер, пока еще подпольный тренер Карпова. Успешно шпионит за мной. Геллер подсмотрел, что я купил книгу о варианте дракона. Этому варианту Карпов посвятит недельный анализ.

В переговорах о матче мне было трудно. Карпов не зря появился в Ленинграде. Он отобрал у меня тренера, он сумел отобрать у меня помощь ленинградских организаций — Спорткомитета, шахматной федерации. Не очень умно поддерживать перелетную птицу, появившуюся откуда-то с Урала, вместо человека, десятки лет верного городу. Не исключено, что пришел приказ сверху. Единственный человек, который поддерживал меня на переговорах в Москве, был руководитель шахмат в обществе «Труд» Григорий Абрамович Гольдберг.

Обманным путем работник Спорткомитета Батуринский добился, чтобы матч был назначен в Москве — в уже подписанный мной документ он просто включил еще один пункт. Я просил начинать игру в 16.30. Карпов, который считал — чем старше человек, тем труднее ему соображать в позднее время — настаивал на 17- ти часах. Используя свое привилегированное положение, Карпов настоял на всех пунктах, которые считал нужными для себя. При переговорах присутствовал руководитель федерации шахмат СССР Ю. Авербах. В прошлом мы были с ним в хороших отношениях. Но на переговорах он поддерживал Карпова. Я был обозлен. В этой ситуации, где все пинали меня, я должен был оставаться самим собой — иначе я психологически проигрывал матч еще до его начала! Я послал Авербаху открытку: «От трусости до предательства один шаг, но с Вашими данными Вы легко преодолеваете это расстояние. Искуснее держите нос по ветру!» Я имел в виду как умение Авербаха подстраиваться к сильнейшим, так и его высокий рост. Еще один враг. Но раз весь свет ополчился против меня — я шел на разрыв со всем светом.

Надо отдать должное прозорливости советских властей. Они не хуже Сосонко смотрели в будущее. За два года до моего бегства на Запад они уже относились ко мне как к иностранцу! Почему Смыслова отправили из Москвы? Мы были изолированы. Со мной, моей женой, моими людьми боялись даже здороваться. Не боялся Смыслов. Его с почетом выслали из Москвы на международный турнир. А как было с Бронштейном? Мы поработали с ним перед матчем, а потом я предложил Давиду быть моим официальным тренером. Он ответил: «Матч ведь будет в Москве. Я вам буду все равно помогать. Я веду шахматный отдел в крупной газете. Если я буду вашим официальным тренером, мне не разрешат освещать ваш матч». В федерации шахмат узнали о его поездке ко мне, позвонили в редакцию газеты — и там отобрали у него отдел! Огорченный Бронштейн уехал из Москвы, а вернулся только через полтора месяца…

Моими постоянными помощниками были В. Оснос, на протяжении многих лет мой верный человек, и мастер Р. Джинджихашвили, человек с неважной репутацией в советском шахматном мире. Но что делать? Людей с хорошей репутацией — всех отправили в лагерь Карпова. Мне, например, рассказали такую историю: Таль и Ваганян прилетели в Москву с международного турнира. При выходе из аэропорта их ждала машина ЦК ВЛКСМ. «Поехали срочно к Карпову, — сказал ответственный комсомольский работник, — у него плохо получается с французской защитой». И оба послушались, поехали!

Меня очень расстроило известие о Тале. В отличие от Геллера, Таль сам поставил меня в известность, что работает с Карповым. Расстроился я, а потом подумал, что Таля держали, не давали ему играть на Западе из-за провинности на Кубе, а в начале 70-х годов он подпал еще под одну инструкцию — трижды женатых не выпускали! Кто же мог спасти его? Только Карпов! И Таль пошел к нему в рабство…

Квалифицированной поддержки у меня не было. Спасский хотел мне помочь, но после проигрыша Карпову он плохо себя чувствовал. Он приходил ко мне, немножко посидит возле доски, а потом ложится и говорит: «Я так хочу тебе помочь, Виктор, но я в плохом состоянии». Трусливый друг Полугаевский пытался оказать мне помощь, не выходя из своей машины. Мы с ним ездили куда-то на окраину Москвы, там он прямо в машине расставлял карманные шахматы, и мы с ним немножко разговаривали, обсуждали какие-то позиции. Человек до смерти боялся, что об этом узнают на другой стороне. Мне вспоминается одна интересная сцена, свидетелем которой я был. Дело происходило в 1959 году в многонациональном городе Тбилиси во время первенства СССР. К Полугаевскому пришла группа тбилисских евреев — его болельщиков. Они спросили: «Скажите, а вы кто правильно — Полугаевский или Полугоевский?» (Гоями евреи называют не евреев.) Вопрос очень интересен, и, если подумать, то правильно второе, но он стал восклицать: «Ну что вы, конечно, я Полугаевский, конечно!» Этот человек, подумал я, в глубине души презирал себя! Мало кому такое могло прийти в голову, а между тем это была главная причина, почему Полугаевского всегда тормозило на дальних подступах к званию чемпиона мира. Хотя и был он очень талантливым человеком…