Шон Иган - David Bowie: встречи и интервью

На самом деле его главная слабость — то, что он не может устоять перед цунами собственного энтузиазма. Брайан Ино, бывший несколько раз продюсером альбомов Боуи [91] Строго говоря, Ино был только одним из продюсеров альбома Outside. Продюсером альбомов «берлинской трилогии» был Тони Висконти. и остающийся его близким другом, называет его «неукротимым человеком интуиции — я хочу сказать, что он вдохновляется собственным энтузиазмом. Он способен быстро рождать неожиданные идеи, ведущие в направлении, которого ты не мог себе представить».

То же самое можно сказать о его манере разговаривать. Речь Боуи это большой, многословный поток, он перескакивает с темы на тему, делает отступления, внутри этих отступлений делает новые отступления — словно у него в голове слишком много мыслей для одной беседы.

Слова «немецкий экспрессионизм» (Боуи часто их произносит) становятся поводом для пространной лекции о Пабсте и Фрице Ланге, о группе художников «Синий всадник» и о том, как, словами Боуи, «кустарный дух немецкого экспрессионистского театра порождал эмоциональную яркость, которая так разительно отличалась от гладко-профессиональной американской сценографии». Хотите обсудить перформанс? Боуи будет подробно говорить о том, какой художественный интерес представляют телесные выделения и нанесение себе порезов, и о творчестве «венских кастрационистов», чей лидер Рудольф Шварцкерглер, рассказывает Боуи, «в ходе своего перформанса отрезал себе яйца и умер в сумасшедшем доме» [92] Здесь воедино сплавлены реальность и фантазия. Рудольф Шварцкоглер был представителем «венского акционизма» и использовал в своих перформансах в том числе и образ кастрации (он закрывал себе пах взрезанной рыбой). Не соответствующее действительности сообщение, будто Шварцкоглер отрезал себе член и умер от потери крови, действительно однажды промелькнуло в прессе. Реальный Шварцкоглер устраивал перформансы, в ходе которых наносил себе порезы, и умер, выпав из окна при неясных обстоятельствах. В «Дневнике Натана Адлера» Боуи в одном предложении упоминает полувымышленных «венских кастрационистов» и реальные кровавые «ритуалы» Германна Нитша. .

Что насчет оккультизма?

— Ни одного человека, объявляющего себя знатоком темных искусств, — твердо говорит Боуи, — нельзя принимать всерьез, если он не знает латыни или греческого. Знаю, знаю, — вздыхает он: вероятно, он уже давно привык к обвинениям, в лучшем случае, в самообразовании, а в худшем — в том, что никому не дает слова вставить. — Если у меня новое увлечение, я без конца говорю об этом и рассказываю, откуда оно происходит и как появилось…

Он говорит, что если бы у него не было способностей к искусству, то он был бы «абсолютно, совершенно счастлив учиться и учить».

День нашей встречи уже содержал что-то вроде экскурсии по предметам, которые сейчас вызывают у Боуи энтузиазм. Мы встретились в центре, в студии его приятеля — художника Тони Оуслера, специализирующегося на «инсталляциях», в которых видео-портреты проецируются на тряпичные куклы. В углу искаженное изображение Боуи болтало с самим собой, а тем временем живой Боуи с воодушевлением носился по студии и развивал идею включить «говорящие головы» Оуслера в свое шоу в качестве поддельных бэк-вокалистов.

Выйдя из студии Оуслера, мы заворачиваем за угол и совершаем паломничество к какому-то особенно живописному граффити, появившемуся ночью; Боуи решительно шагает по Хьюстон-стрит, не обращая внимания на глазеющих прохожих («Это же Дэвид Боуи!»), а за ним тянется небольшой хвост: я; его пиар-агент; его личная ассистентка Коко; телохранитель. Затем мы возвращаемся (Боуи в черном лимузине, я за ним на такси) из центра в студию, где он работает над новым альбомом.

Тощий, как палка, он одет в облегающие коричневые штаны, полосатую спортивную толстовку и мешковатый черный вельветовый пиджак, украшенный тремя брошками в виде летающих тарелок — своего рода марсианский каламбур на тему «хрен на блюде». Его волосы странным, атавистическим образом вернулись к тому вздыбленному огненно-рыжему ежику, который он носил в начале 70-х, и подчеркивают бледность лица и его точеные черты.

Он усаживается обратно на диванчик и закуривает третью подряд сигарету «Мальборо-лайтс».

— В моей жизни были периоды, — говорит он, — когда я так плотно замыкался в своем мире, что уже ни с кем не контактировал. А я люблю общаться. Сейчас я больше, чем когда-либо, ощущаю себя социальным животным — я таким раньше не был. И мне очень нравится эта свобода, мне нравится радость, которую это приносит. И мне нравятся столкновения и споры, которые идут в одной упаковке с жизнью активного члена общества.

Эта вдохновляющая тирада меня немного смущает. Как будто говорящий одно время не принадлежал к роду человеческому, а теперь вернулся в его лоно. О Боуи, вероятно, написано больше книг, чем о любой другой поп-звезде его поколения. К его пятидесятилетию вышли еще две биографии. Он ни разу не сотрудничал с авторами этих книг. Он шутит, что однажды издаст их все под одной обложкой — получится исчерпывающая неавторизованная биография.

— А потом, если она будет пользоваться успехом, я смогу подать на себя в суд и выиграть целое состояние.

Вместо этого Боуи любезно набрасывает для меня краткий, грубый очерк своей жизни. Из него следует, что он дважды терял себя: сначала он потерял себя «эмоционально и духовно» в 70-е, погрязнув в болоте наркотической самоизоляции; потом он потерял себя «как художник» в 80-е, когда по иронии судьбы творчески выдохся во время своего наибольшего коммерческого успеха.

Этот беглый очерк подразумевает, что теперь Боуи снова обрел себя — кем бы он, собственно, ни был. Боуи всегда есть что рассказать о себе, даже если он не всегда говорит правду. Например, в 70-е он любил сравнивать свое брикстонское детство с испытаниями, выпадавшими на долю юных обитателей злых и опасных улиц Гарлема; правда заключается в том, что когда ему исполнилось шесть лет, его семья переехала в Бромли, где извилистые улицы были усажены деревьями и в окнах висели тюлевые занавески, а отрочество его было отупляюще серым. Жутковатую разницу между двумя глазами — его левый зрачок так расширен, что напоминает вареную майку хиппи — объясняли инопланетным происхожденим Боуи, его шизофренией или перманентными изменениями молекулярной структуры из-за наркотиков: прозаическая правда состоит в том, что ему повредили глаз в школьной драке из-за девушки.

Подобные безобидные выдумки, разумеется, обычное дело в шоу-бизнесе, но Боуи пошел дальше в мифологизации своего образа и создал череду альтер-эго, построив таким образом карьеру на кризисе идентичности.