Мира Яковенко - Агнесса

У Сережи было две жизни. Одна была со мной, ее я знала и о ней я вам рассказываю, только о ней, потому что о другой его жизни — его служебных делах — я не знала ничего, он жестко раз и навсегда отгородил ее от меня.

Приходя домой, он тотчас сбрасывал с себя все служебные заботы, словно снимал панцирь, и больше ничего уже не желал знать, кроме веселых наших дел. Он был на восемь лет старше меня, но разницы в возрасте я не чувствовала, мы были товарищами, и мы дурачились и играли в свою любовную игру, которая никогда не надоедала нам.

Иногда мы уходили пешком в далекие экскурсии, мы очень любили такие пешие походы. Или шли в театр, или уезжали куда-нибудь «покутить», например в Тбилиси, Ленинград, Одессу…

Помню, когда мы были еще в Алма-Ате, туда приехала родственница наших с Иваном Александровичем друзей из Ростова — Гусельниковых. Ее сын был арестован. Она, зная, что Миронов занимал большой пост в ОГПУ, рассчитывала, что Миронов ей поможет. Она пришла ко мне, когда Сережи не было. Но остановиться ей у нас никак нельзя было, это я хорошо понимала, и я устроила ее жить у одного молодого человека, которому до того помогла. Это был несчастный, очень опустившийся мелкий служащий. Мне было его жаль. Я отдала ему ненужное Мирошино белье и одежду, подкормила и добилась, чтобы ему выделили комнату. Теперь я попросила его приютить приехавшую. Он охотно согласился и был даже очень доволен, так как она стала ему вкусно готовить.

Я все не решалась попросить Миронова, но наконец выбрала минуту, когда он был особенно весел. Надо было видеть, как вся его веселость мгновенно слетела. Он ответил мне сухо, холодно, резко, что все дела рассматриваются на местах, и если этот человек взят в Саратове, то там и будет решаться его дело, а он, Миронов, никакого касательства к этому не имеет и ходатайствовать ни за кого ни перед кем не станет. Даже если б это были мои родственники или его собственные.

— Да, да! — воскликнула я с обидой. — Я знаю, ты же сам говорил, что меня собственноручно расстрелял бы, если бы тебе приказали.

Он тотчас смягчился.

— Агнеска, — сказал он ласково, — ну за что мне тебя расстреливать? За то, что ты такая у меня шалунья-женушка? Что с тобой нам так весело и хорошо? Я же тебе говорил — если бы тебя расстрелять пришлось, я бы и сам застрелился… Ну, помирились? Только ты никогда меня больше ни за кого не проси. Давай раз и навсегда договоримся об этом. Моя работа — она тебя не касается.

Так оно и пошло.

Я ничего никогда не знала о его делах, почти никогда, поправлюсь. Почти — потому что изредка все-таки, как в щелочку, просачивались какие-то отрывки.

Однажды, это было в Днепропетровске, днем я вернулась домой. В прихожей шапка Мироши. Я удивилась, что он уже дома, быстро прошла в кабинет. Гляжу, он сидит в шинели, даже не раздевался, лицо нездешнее, мысли далеко. Я уже поняла: что-то случилось.

— Что с тобой? — взволнованно.

Он — коротко:

— Кирова убили.

— Какого Кирова?

— Ну помнишь, я тебе на вокзале показывал в Ленинграде.

Я вспомнила. У меня очень хорошая зрительная память. Правда, в Ленинграде я Кирова видела мельком.

Как-то у Сережи выдалось несколько свободных деньков, и мы решили «протряхнуться» в Ленинград: из Москвы на «Красной стреле» туда-назад, там день «покутим». На вокзале мне Сережа показал, шепотом назвал:

— Киров — секретарь обкома.

Среднего роста, лицо располагающее, с нами поздоровался приветливо, сказал:

— Что, наш Ленинград решили навестить?

Начальником Управления НКВД Ленинградской области был Медведь, затем там появился еще Запорожец. Мы их обоих хорошо знали по санаторию в Сочи. Медведь Филипп — большой, плотный. Запорожец — высокий, стройный, прославился на гражданской войне, был ранен в ногу, хромал. Жена Запорожца Роза была красавицей. У них долго не было детей, прошел слух, что вот сейчас она наконец-то на четвертом месяце. Каждый день она уходила гулять надолго в разные концы — семь-восемь километров туда, семь-восемь километров обратно — тренировалась, укрепляла себя к родам…

— Убит? — удивилась я. — Кем?

— Убийца задержан, фамилия Николаев. — И добавил, резко усмехнувшись: — Плохо работают товарищи ленинградские чекисты!

У него бы, мол, такого не произошло! Но было и облегчение, что это случилось не в его области.

Оплошность коллег была явная, и все ждали, что Медведю и Запорожцу не поздоровится. Слухи, слухи — я их подхватывала от жен других сотрудников, мужья которых были не столь скрытны. Женщины говорили, что Николаев застрелил Кирова из ревности [3] Слухи о любовной пододплеке убийства Кирова, может быть, распространялись НКВД умышленно. . Киров, мол, очень любил женщин, актрис, шефствовал над Мариинским театром (потом театр этот даже назвали именем Кирова). Любовницей Кирова стала красавица латышка, как будто тоже актриса, — жена Николаева. И Николаев уже один раз покушался, и его задержали, но почему-то в первый раз отпустили… Если в первый день у Миронова вырвалось: «Плохо работают товарищи ленинградские чекисты» с досадой и даже с некоторым злорадством, то теперь он недоумевал — такую оплошность чекистов он и представить себе не мог.

Медведя сняли с поста (на его место назначили Агранова) и должны были судить, а с ним всю верхушку ленинградского НКВД. У нас все ждали, что их расстреляют.

Сам Сталин ездил в Ленинград допрашивать Николаева. Говорили, что в Ленинграде раскрыт белогвардейский заговор. «Раскрыли заговор» и у нас в Киеве. Это была группа украинской интеллигенции — «неоклассики» писатели, деятели культуры, среди них поэт Влыско, я его запомнила потому, что мне сказали, что он глухой. Они будто бы были националисты и готовили террористические акты против работников советской власти.

Тотчас после убийства Кирова вышло постановление ЦК — ускорить суды и немедленно расстреливать, не принимая никаких ходатайств о помиловании. Всех призывали усилить бдительность.

Сережа пропадал на работе с утра до глубокой ночи. Может быть, в связи с киевским делом — шли розыски соучастников, но это только мое предположение. Принимал ли он в этом участие, я не знаю.

Медведя и Запорожца судили в середине зимы. Мы, я уже говорила, все ждали, что их расстреляют. Но Медведю дали всего три года, а другим — по два. Это было удивительно.

Уже сейчас, после реабилитации, когда я была у Шаниной (муж ее был, кажется, заместителем Ягоды), она мне рассказала, что Шанин посылал Запорожцу в лагерь радиоприемник и пластинки к патефону, а Буланов (другой заместитель Ягоды) заботился об их семьях, а их самих распорядился отправить в лагеря в специальных комфортабельных вагонах. Запорожец на Колыме стал каким-то крупным начальником. Туда с Соловков приехал и Медведь, и тоже стал начальником.