Аркадий Панаев - Князь Александр Сергеевич Меншиков. 1853–1869

— Хорошо, — заметил он, — что, предчувствуя эту боль, я велел себе сшить рукав из заячьей шкурки и надел его; а то бы этот холодный ветер меня донял.

Проехав еще немного, князь стал утомляться и поговаривать, что не худо было бы ему в Бахчисарае отдохнуть, только он не знает, где ему там приютиться, так чтобы никого не обеспокоить. Тогда я предложил ему расположиться в маленьком домике унтер-офицера грека Василия Подпати, куда я уже отправил передовой экипаж. Князь ничем не решил; но, приехав в Бахчисарай, нашел в теплом, уютном домике грека такую опрятность и такое радушие хозяев, что почувствовал отраду, какой давно не испытывал.

Когда, утром, я вышел к нему, он с чувством довольства сказал мне:

— Ах, братец, как мне здесь хорошо; я бы не выехал! Останемся здесь подольше, съездим в Чуфут-Кале. Мне гораздо лучше.

Заложили лошадей, мы выехали за город по дороге в Чуфут-Кале; но, не доехав до него, воротились. Князь не понадеялся на свои силы, так как на скалистую гору Чуфут-Кале возможно взобраться лишь верхом на лошаке. По возвращении в Бахчисарай, князь велел подать себе верховую лошадь, желая осмотреть расположение города. Лошадь стояла уже у крыльца, как из Севастополя приехал Константин Романович Семякин. Отложив свою поездку, светлейший предоставил мне осмотреть Бахчисарай одному. Семякин, 17-го и 18-го февраля находившийся в командировке, ничего не знал об отъезде князя и, по возвращении своем, нашел приказание догнать Александра Сергеевича в Симферополе. Князь целый день занимался с Семякиным и распростился с ним лишь поздно вечером, предупредив меня, что завтра мы выезжаем в Симферополь. Семякин вышел от князя растроганный и, обняв меня, сказал:

— Прощайте, Панаев; воротится ли князь? А мне такого командира не нажить.

Так и не удалось князю воспользоваться отдыхом, который мог бы весьма быть полезен для его здоровья. Здесь, в Бахчисарае, под гостеприимным кровом добрых, радушных людей, князю так отрадны были мельчайшие заботы и попечения о его спокойствии простой и с тем вместе деликатной женщины. На другой день, 20-го февраля, мы выехали из дома Подпати.

В Симферополе князю отвели официальную квартиру в прекрасном доме; но здесь было уже не то, что под мирным кровом Подпати. Здесь присутствие должностных лиц и городских властей, донесения, запросы из Севастополя — опять растревожили князя. Он спешил уехать в Николаев; приказал мне изготовиться к 23-му февраля, но прибытие накануне курьера из Петербурга заставило его отложить поездку. Получена была печальная весть о тяжкой болезни государя; великие князья вызывались в Петербург. Князь Меншиков, встревоженный сам, но, чтобы не повергнуть в уныние войска, тщательно скрывая полученное известие, поручил барону Остен-Сакену содействовать ему в том. Вследствие итого, их высочествам было сообщено, что они призываются в Петербург по случаю нездоровья августейшей их родительницы. Великие князья понеслись в Петербург; в Симферополе они не успели повидаться с князем; наскоро пообедали у губернатора. Один А. Д. Крылов, знавший истину, обедал в этот день с их высочествами и рассказал нам о тревожном состоянии духа и о той поспешности, с которыми великие князья неслись в столицу. Окружавшие Меншикова всё еще ничего положительного не знали, но расстроенное состояние духа и принужденность, с которыми князь и Крылов говорили с нами, не предвещали ничего доброго. В унынии бродили мы из угла в угол, мало разговаривая друг с другом, не в силах будучи чем-либо заняться…

Вдруг — зловещий посланный из Севастополя: барон Остен-Сакен извещает князя Меншикова, что союзники, вызвав парламентера, сообщили ему прискорбное известие о кончине императора Николая I!

Как громом пораженные, мы не знали чему верить: болезни ли императрицы, или кончине императора? Нас обдало ужасом; князь слег — у него открылась жестокая лихорадка: доктора настаивали на безотлагательном выезде князя из Крыма.

Тогда князь поручил мне расформировать нижних чинов состава главной квартиры. В то же время он вкратце сообщил мне смысл полученного им, 22-го февраля, рескрипта Его Императорского Высочества Государя Наследника Цесаревича от 15-го февраля, которым князь, за болезнью, увольнялся от звания главнокомандующего.

Вот содержание упомянутого рескрипта [23] Как этот документ, так и последующие, были напечатаны частью в недавно вышедшем сочинении М. И. Богдановича «Восточная война 1853–56 годов», частью гораздо ранее в других официальных изданиях, каковы: «Русский Инвалид», «Военный» и «Морской» Сборники. Тем не менее, они помещены здесь, по тесной связи их с излагаемыми событиями, причем печатаются по точным копиям, снятым с подлинников в свое время, с разрешения князя А. С. Меншикова, составителем рассказов. :

«Государь, чувствуя себя не совершенно здоровым, приказал мне, любезный князь, отвечать вам его именем на последнего вашего курьера, от 7-го февраля.

Его величество крайне был огорчен неудачною попыткою, произведенною, по вашему приказанию, генералом Хрулевым, на Евпаторию, и значительною потерею, вновь понесенною нашими храбрыми войсками без всякого результата .

Его величество не может не удивляться, что, пропустив три месяца для атаки сего пункта, когда в нём находился самый незначительный гарнизон, не успевший еще укрепиться , вы выждали теперешний момент для подобного предприятия, тогда именно, когда, по всем сведениям, достоверно было известно , что туда прибыли значительные турецкие силы с самим Омер-пашой. Его величество не может не припомнить вам, что он предвидел этот грустный результат.

Из журнала осадных работ под Севастополем, его величество убеждается, что союзники, подвигаясь всё ближе, устраивая новые батареи, как против 4-го бастиона, так и на Сапун-горе, и получив значительные подкрепления, замышляют что-то решительное, что также подтверждается всеми газетными статьями.

С другой стороны, усматривая из ваших неоднократных донесений, что, при теперешнем числе войск, вы решительно считаете всякое наступательное движение невозможным , его величество видит один только выгодный исход всему делу, а именно: если неприятель покусится на штурм и Бог поможет отбиться, то немедля перейти в наступление, как из самой крепости, так и со стороны Чургуна на Кадыкиой, назначив для сего последнего движения сколь возможно большее число свободных войск с нужною артиллериею и кавалерией, дабы угрожать одновременно центру, правому флангу и даже тылу неприятельского расположения.

Если же неприятель сам предпримет наступательное движение, то его величество не сомневается, что принятыми вами мерами, на крепкой и почти неприступной позиции, ныне вами занимаемой и столь сильно укрепленной, вы везде встретите его и с Божиею помощью остановите всякое дальнейшее покушение.