Володя Тейтельбойм - Неруда

Перед Тихоокеанской войной и сразу после нее все чилийские власти начинали войну против арауканов, которая с перерывами длилась более трех столетий…

Еще в XVI веке тому, кто при королевском дворе в Мадриде оказывался не в чести, в немилости, говорили: «Остерегайтесь! Вас могут отправить в Чили!» Чилийская армия считалась краем света. Именно тогда Лопе де Вега назвал эту землю «Последняя Тулé» {10} 10 Последняя Туле́ ( лат. Ultima Thule) — считавшаяся концом света полумифическая островная страна, находившаяся, по представлениям древних, на крайнем севере Европы. . Индейская Фландрия {11} 11 Индейская Фландрия. — Население Фландрии, одной из провинций Нидерландов, особенно яростно сражалось во время Нидерландской революции XVI в. против испанских войск. Это название приобрело символическое значение. вдохновила Алонсо де Эрсилью на создание эпической поэмы «Араукана», которая увидела свет в 1569 году. Хуан де Гусман, истый прозорливец той эпохи, провозгласил Эрсилью новым Гомером. Сам Эрсилья в прологе ко второму изданию поэмы «Араукана» говорит: «Всяческой хвалы достойны арауканы, ибо более трех десятилетий отстаивают они свою правоту и даже на миг не выпустили оружия из рук».

И вот на эту землю, где только что окончилась долгая кровопролитная война, попадает маленький Неруда. Тему ко в те годы — большая деревня. Поэт навсегда запомнил, как строили первые дома, как выделяли земли новым поселенцам. Вокруг Темуко простирались поля и леса, где жили индейцы мапуче.

Когда Неруда стал лауреатом Нобелевский премии, французский журнал «Экспресс» обратился к нему с рядом вопросов, в том числе и о школе, где он учился в детстве. В своих ответах Пабло четко обрисовал те годы в Темуко. Да, это была государственная школа. Его однокашники носили самые разные фамилии: немецкие, французские, норвежские, сефардские {12} 12 Сефардские фамилии. — Сефарды — евреи, изгнанные из Испании в кон. XV в. и рассеявшиеся по странам Средиземноморья. и, разумеется, чилийские, вернее — испанские. Это новое, рождавшееся «сообщество» отличалось хорошими чертами: на первых порах в нем не было никакой кастовости. «Мы все были равны!» — убежденно говорит поэт. Много позже, когда некоторые семьи стали богатеть, началось классовое расслоение. А поначалу в Темуко царил демократический дух. Все имели работу, никаких помещиков, никаких аристократов… На вопрос о тогдашних индейцах Неруда отвечает, что их согнали со своих земель в конце прошлого века и они жили особняком, в стороне, никогда не селились в Темуко, а лишь по соседству. Стоит где-нибудь сиротливо индейская хижина, а другая — в нескольких километрах от нее. Индейцы приходили в город продавать шерсть, ткани, яйца, ягнят. К вечеру всегда возвращались домой. Мужчина едет верхом, а женщина семенит рядом. Никакого общения с ними не было. «Мы не знали их языка, разве что несколько слов. А они и вовсе не говорили по-испански, да и сегодня говорят совсем плохо».

Французского журналиста удивляют эти слова, и он убежденно говорит, что при всем при этом в поэзии Неруды глубоко осмысляется духовный мир индейцев. «Так оно и есть, — отвечает Неруда. — Я всегда воспринимал историю как выражение народного сознания». В Темуко разыгралось самое большое сражение арауканской эпопеи. Испанские конкистадоры искали лишь золото, золото! Но им не удалось раздобыть его у арауканов. Не только потому, что те были бедны, а еще и потому, что ни один индейский народ не оказывал такого яростного сопротивления испанцам. «Об этом историческом факте основательно подзабыли», — заключает Неруда.

В нашей последней беседе с поэтом тоже шла речь об индейцах. Правители Чили, считал он, всегда скрывали правду о судьбе арауканов. Они постоянно стараются занизить их численность. Согласно официальным данным, индейцев всего 50 или 60 тысяч. А на самом деле их более полумиллиона. Это, разумеется, этническое меньшинство, но у них свой язык — по мнению Неруды, красивейший в мире, — свои древние традиции, своя культура.

Поэт не раз говорил, что главный персонаж его детства — дождь. На юге Чили часто шутят: у нас только одно время года — дождливое.

Раскисшая грязь точно темная враждебная сила, великан-людоед, который не дает ни пройти, ни проехать по немощеным дорогам. Кругом лес. Самое главное сырье — древесина. Лесопильни похожи на причудливые замки из свежих досок. Плотники, куда ни кинь взгляд, вовсю орудуют пилами и фуганками. От взвихренных опилок тянет густым смолистым запахом только что сваленных стволов.

Деревянные дома неказисты, но просторны. Цинковые крыши протекают, и с потолка падают и падают капли дождя. Дождь стал для Неруды фортепьянной музыкой детства. Дождевые капли били и били по невидимым клавишам ведер, ночных горшков, плевательниц, бочек, умывальных тазов. Не хватало посудин для этих назойливых дробных ударов дождя. Струйки должны были попасть точно в цель, чтобы не затопило дом.

Был у города грозный враг — оранжево-багровый огонь, который нападал на дома в ночной тьме. Ночами люди в испуге просыпались от отчаянных криков — пожар! Деревянные постройки воспламенялись так же легко, как нефть. Зловещее чудище в считанные минуты пожирало целые кварталы. Добровольные пожарные, да и все, кто мог, старались побыстрее сбить алчное пламя.

Затяжные дожди и частые пожары навсегда вписались в панораму детства Неруды. Мальчик смотрел вокруг внимательными глазами. Он вбирал в себя все, что видел. Особенно страшили его пожары, когда отец не ночевал дома… Дело в том, что Хосе дель Кармен поступил работать на железную дорогу. И тоже благодаря Карлосу Массону. В его гостинице, как правило, собирались железнодорожники; с некоторыми из них Хосе дель Кармен завязал близкое знакомство, и они подыскали ему подходящее место.

К концу жизни он стал главным кондуктором. Но не на пассажирских поездах, а на грузовых, тех, что перевозили щебень, гравий, песок, чтобы подбивать деревянные шпалы; нередко сильные ливни размывали железнодорожный путь. Обычно Хосе дель Кармен работал по нескольку дней подряд и ночевал в поезде чаще, чем дома. Поезд стал ему вторым, пожалуй, даже первым домом. У него был свой спальный вагончик.

Самая большая радость, какую помнит Неруда из своего детства, — это поездки вместе с отцом на грузовом поезде, который увозил их в сельву. Вот где мальчику открывались разные чудеса: удивительные цветы, жуки, лесные тайны! «Мне казалось, — вспоминает Неруда, — что мы — вольные странники». Там он впервые познавал природу, любовался ручьями, склонами гор. И думать не думал, что, путешествуя на поезде, груженном щебнем и гравием, накапливает в себе драгоценный материал для будущей поэзии. В поезде мальчуган тосковал по матери, особенно к ночи. Хотелось ласки, которой он почти не видел от отца. А вот мами́ка на нее не скупилась. Ему страшно не нравилось слово «мачеха». Да оно совершенно и не подходило к донье Тринидад: эта женщина была воплощенная нежность. И наверно, чтобы убить извечное представление о «злобной мачехе» из детских сказок, он в знак любви к чудесной женщине, заменившей ему мать, придумал слово «мами́ка». Когда ему было лет семь-восемь, Пабло попробовал сложить в ее честь первые стихи. И прочел их вслух, не заметив, что родители заняты чем-то своим. «Откуда ты их списал?» — спросил равнодушно отец. «Вот так, — вспоминал Неруда много позже, — я впервые встретился с небрежением литературной критики». Донья Тринидад никогда его не бранила, не упрекала. У нее было редкостное сердце, и мальчик это чувствовал. Поэтому-то ни разу и не назвал ангела-хранителя своего детства суровым словом «мачеха». Ласковая, заботливая, с врожденным крестьянским юмором, всегда в делах, в хлопотах… Так говорил о ней с благодарностью приемный сын.