Володя Тейтельбойм - Неруда

Когда Неруде было лет десять, он в день ее рождения сделал на поздравительной открытке надпись, в которой уже проступает поэзия: «О мама дорогая, посмотри, / сияет золотом земля вдали, / и выбрал эту чудную картинку я, твой Нефтали». Три слова — «посмотри», «вдали», «Нефтали» — в рифму. Совсем неплохо для десятилетнего мальчугана… Потом, в годы зрелости, он поднимется на иные высоты. «О, нежная мами́ка!» — воскликнет Неруда в первых строках посвященного ей стихотворения. «…Святая доброта, / в одеждах темных, неприметных, / воды и хлеба чистота святая, / тебя дороже нет…» Это она, мами́ка, неустанно сражается против зимних холодов, против ливней, которые грозят затопить дом. Это она с великой мудростью раздает то немногое, что есть у бедноты. Все, кого согревала ее тихая материнская любовь, были для нее одинаково дороги. «Ты будто делишь между нами алмазов россыпь…» — писал поэт позднее. Он помнит, как его мами́ка в грубых деревянных башмаках-суэко — их носили тогда все простые женщины — старается ступать бесшумно, как торопится успеть везде ко времени — не дай бог остервенелый ветер сорвет крышу или повалит изгородь. Завоет-зарычит этот ветер, точно разъяренная пума, а ему наперекор донья Тринидад Марверде — «нежная, как солнца робкий луч / в день неприветный, грозовой… / как самый малый трепетный фонарик», который освещал им путь. Поэтический символ Неруды прост и ясен, мать — всё для своих детей, их хлеб насущный. Хлеб, который она делила поровну. А мешок из-под муки пошел на штанишки маленького Неруды. Донья Тринидад сама их скроила, сама сшила… Она делала всю жизнь то, что извечно делают женщины: стряпала, мыла, стирала, гладила, — выхаживала заболевшего ребенка. Сеяла, выращивала посевы, выращивала жизнь и отношение к жизни у своих детей. И все у нее выходило будто само собой, ладно, без лишних слов. Это был ее долг, ее материнское призвание. А когда дети, став взрослыми, отправились в свой путь по свету, мами́ка «легла в гроб маленький под стук дождя, / свободная от всех забот впервые».

Некоторые эрудиты усматривают антагонистическое противопоставление образов отца и матери в поэзии Неруды. Кое-кто прибегает в своих рассуждениях к истории и психоанализу. Когда заходит речь о Диего де Альмагро {13} 13 Альмагро Диего де (1475–1538) — испанский конкистадор, руководивший завоеванием Панамы. Перу, Чили. В ходе борьбы за власть был убит конкистадорами братьями Писарро. , о хищных конкистадорах, жаждавших овладеть неведомыми землями, то порой видят в разбойном поведении этого испанского свинопаса символ теллурического насилия над собственной матерью. Вот и усердные нерудисты приходят к выводу, что поэт в известной мере неосознанно чувствует в своем отце нечто сродни насильнику-завоевателю.

Вырванные из контекста поэтические строки, быть может, дают основание делать и такие умозаключения. Однако там, где все доведено до крайности, нет правды. Отношение Неруды к отцу много сложнее. Тут сплелись страх и нежность, отстраненность и сочувствие. Да, Неруда действительно рисует отца резким и суровым, прежде всего в «Мемориале Исла-Негра». Он вспоминает, что тот, подходя к дому, каждый раз давал о себе знать чисто «профессиональным способом» — долго и пронзительно свистел в железнодорожный свисток. И следом гремел дверью. Когда приходил отец, «весь дом содрогался, пистолетным сухим выстрелом хлопали испуганные двери. Стонали лестницы и неприветно гудел высокий голос». Это мрачный «ночной образ» отца.

А в следующих строках поэт говорит убежденно: «А все же он — дневной». Создавая целостный образ отца, он называет его «капитаном» поезда, который летит навстречу занимающейся заре… Едва взошло солнце — высветились сигнальные железнодорожные флажки, фонари на маленьких станциях, отцовская борода, уголь, что кидают в топку… Его отец трудился, как и должно настоящему железнодорожнику. «Железнодорожник, ты моряк на суше, / где каждый малый порт — лесные дебри, / где нет волны морской, / и поезд твой летит вперед, / свершая плаванье земное».

У этого сурового человека было доброе сердце, он любил шумное застолье с друзьями, где торжествовал дух братства. Звенели сдвинутые стаканы, в которых искрилось вино. Рассказывают, что, когда ему не с кем было разделить обед или ужин, он вставал в дверях дома и звал первого встречного, чтобы есть и пить за общей беседой.

Сын унаследовал этот обычай, который, верно, восходит к далеким предкам. Поэт не терпел одиноких трапез. Он всегда хотел, чтобы за столом царила «мужская дружба и наполненный бокал».

Мы говорили, что Неруда сочувствовал отцу. И это так. Он с восхищением и состраданием относился к его тяжелому труду. Ведь жизнь отца, как и многих других, сводилась к тому, чтобы встать затемно, прийти, потом наспех уйти, словом, тратить себя в работе без продыха. И вот: «В один из самых хмурых и дождливых дней / Хосе дель Кармен поднялся на поезд смерти / и навсегда исчез».

В мальчике рано проявился мужской характер. Так уж повелось, что именно тетушки взяли за правило вспоминать о детстве своих племянников. Тетки Неруды говорили, что он был слабенький мальчик, но нрав у него был твердый. За первые стихи его стегали ремнем. И тем не менее, преодолевая все преграды, он добился всего, что задумал.

В 1910 году Неруду отдали в Мужской лицей Темуко. Сосед по парте, Хильберто Конча Риффо, на четыре года старше его. В детском возрасте это очень много. Неруда вообще оказался самым младшим в классе — в ту пору не было четких правил, с каких лет детям начинать учиться, — и с годами в нем утвердилось ощущение, что он всегда моложе всех. «Откуда вдруг эти шестьдесят лет, если я всю жизнь был самым младшим?» — сказал он мне печально, но с лукавой улыбкой в свой день рождения…

Хильберто — сосед по парте — не обижает малыша, вообще никого не обижает. Он очень молчалив, как молчалив камень, а скорее — дерево, чилийское дерево коиуэ. Хильберто приезжает в лицей из местечка Альмагро, что по соседству с городом Нуэва-Имперьяль. У его семьи есть небольшая мельница. Во время уроков нельзя разговаривать. Ну что ж, Хильберто даже доволен. А маленький Рейес почти не слушает учителя. Он весь в мыслях об отцовском поезде, о лесных жуках, о крохотных яйцах куропатки, о «змеиных матках» и о Монхе — теперь он работает с отцом на железной дороге, а раньше… разбойничал. Все лицо его пересекает глубокий шрам. Маленький лицеист подружился с Монхе, который знает тайны леса, показывает хитро спрятанные птичьи гнезда… На уроках арифметики у Пабло любимая тетрадка в клеточку, но он вовсе не пишет в нее цифры, а рисует — все, что взбредет в голову. Вот взял провел черным карандашом тонкую черточку и говорит своему соседу по парте: «Хильберто, смотри, какой волосок упал на страницу. Сними его». Хильберто старается сдуть волосок. Рикардо тихо смеется. Они выходят из лицея и шагают прямо по раскисшей от дождя улице. Идут не спеша, с интересом разглядывая все вокруг. В дом Рейесов являются промерзшие до костей, а нередко насквозь мокрые. Донья Тринидад дает им во что переодеться, развешивает одежду. Приносит кофе с булочками, виновато улыбаясь молчаливому Хильберто. Ему налила черный кофе, а Рикардо — с молоком: «На обоих не хватило, Рикардо у нас простудливый, без молока нельзя».