Вячеслав Шапошников - Ефимов кордон

Услышали разговор Чивилевы девоньки и выбежали на волю.

— Кто такие?

— А это вон повыше нас недалеко от рички живут…

— По ягоды, видно, ходили? В пестерьях-то есть?

— Есть, высыпали по коробице.

— Фан! Фан! Гляди-ко, какие пришли! Где он, Фан-то?!

— Да вчерася говорил, что в малиннике какие-то жерди надо поправить. Слышь, постукивает?..

Из-за избушки вышел Фан.

— Что у вас тут за сходбище?!

— А гляди-ко, какие пришли!

— Что же глядеть-то: это Опенок и Лутько! Али я не видывал их? Я и сам-от не одно в а бывал у Хоря. Много набрали, Лутько?

— По коробице высыпали в пестерья.

— Разве ягод-то мало?

— Ягоды есть!

— А дядюшко Хорь дома?

— Нет. Ушел лапотные берёста драть.

— Вы домой али опять пойдете ягоды брать?

— А надо уж набрать по ноше-то!

— Тут вот, повыше нас, ходил я, этта: дюже густо там брусницы, ровно вот как усыпано!

— Мы ведь немножко поправее прошли. Рябков, рябков сколь! И тетеревья по брусничнику много! Мы их не трогали, и они нас не боятся.

— Да, птице теперь житье: и тепло, и много всякой всячины! Я жерди излаживаю в огородце. Пойду…

И Хоревы ребята пошли опять по ягоды и набрали по полной ноше. А как пришли домой, рассказали про две избушки.

— А это живут Чивиль да Рус! — оказал Хорь. — Это место Бруснихой зовут.

И вот Хоревы робята сделали себе балалайку, свирельку и барабан и пошли в Бруснику наряженными. Лутько нарядился стариком с балалайкой, Опенок — старухой с барабаном, а Беря пошла со свирелью, маленькие лапотки обула из красненьких мелких лычек.

И пришли они такие наряженные на беседку в Брусниху…

Увлекся Ефим, принялся рассказывать, что говорилось и делалось на беседке в Бруснихе, как веселились ребятишки, какие выдумывали затеи»… Много всяких приключений было у них в здешних лесах: и в избе у самого Вихоря они побывали, и у Бабы Яги, и у глухого Тетерева…

Получалась у Ефима сказка не сказка, бывальщина не бывальщина… Все это у него давным-давно сложилось. Еще подростком он любил выдумывать наедине с самим собой такие лесные истории. Да и он ли их выдумывал? Не сами ли они приходили к нему из глубокой старины, которую он так любил еще и в самом раннем детстве — по сказкам бабушки Прасковьи, дедушки Самойла?..

Какая-то далекая древняя лесная жизнь мерещилась ему тут, в родном Шаблове, уже давным-давно. Он знал здесь себя маленьким, затерянным в дикой природе жителем, таким, как Лутько или Опенок, о которых рассказал ребятишкам. Он жил в той древней, дремучей глухомани, почти не тронутой топором, в местах, где до него не успели пробить ни троп, ни дорог, а были только звериные следы.

Те, былые, леса нависали тут по ночам над его изголовьем, шумели над ним во снах и наяву. Обступали его по вечерам, на широких горячих закатах, те былые косматые багряноокие чащобники, лишь по самым краям которых, вдоль берегов Унжи и ее притоков жили словно бы безымянные, затерянные люди.

Порой ему стоило только прикрыть глаза, чтоб та добрая непуганая глушь, как исполинская волна, накатила на него, и далее он начинал жить, будто оказавшись в подводном мире, ни один голос, ни один звук не долетал до него из жизни родной деревни, лесная глушь смыкалась над ним высоко, как морская вода, начинали обозначаться кусты и деревья, начинали плясать и перемигиваться с ним, точно в какой-нибудь игре с заманиванием, светлые веселые зайчики — золотое по густо-зеленому…

Не случайно, не случайно и то, что он вынашивает теперь самую заветную свою мечту, будто по подсказке тех, былых, глухоманей он назвал ее по-лесному — Кордоном…

Заглядывал Ефим и на большую беседку, когда там бывало не слишком заторно. Ему и сюда хотелось бы принести свое, и тут направить все по-иному, и сюда прийти со словами, которые смогли бы победить пустое времяпровождение…

Собирались еще в Шаблове на посиделки. Это для молодых баб и вдовушек, для старых дев… Придут в вечернее время с рукодельем: прядут, вяжут, крутят нитки, ушивают одежду. На посиделки заглядывают и «женихи» — молодые мужики и вдовцы, эти тоже со своим рукодельем: плетут лапти, подшивают сапоги, вяжут сети, вьют веревки. Все деревенские новости обычно здесь. Ровесницы и ровесники Ефима тоже давно уже не на беседку ходят, а сюда, тоже все здесь, а он вот среди них на этих посиделках словно бы не в своей тарелке: холостяк… Один такой на все Шаблово… И пошучивают тут над ним, мол, когда оженишься?.. Неприятны ему эти шутки, а все же не на беседку к парням и девкам тянет, а сюда, и не столько потому, что по возрасту он больше подходит для посиделок, а просто интересней ему как раз здесь: тут и разговоры не те, и песни… Или в этом-то и сказывается возраст?..

На посиделках его больше всего песни прельщают. Поют здесь и старинные песни, и проголосные, и веселые, и грустные… Особенно Ефим любит, когда поет Евдокия Скобелева, пышноволосая статная красавица. Не раз он тайно любовался этой дородной крестьянкой, годы которой хоть и перевалили за сорок, но еще не надогнули ее (наверное, потому, что Евдокия всегда была характера мягкого, нрава веселого, безунывного, общительного, потому, что она любила детей и своих, и чужих, знала множество сказок, песен, преданий…). Деревенские ее уважали, и на любой свадьбе в доме невесты именно она выходила к гостям с «дивьей красотой» — маленькой елочкой, украшенной лентами, бусами и уставленной зажженными свечками. Этого никто лучше ее не умел делать, никто так не подходил и обликом, и статью для такого обряда.

Ефим всегда с удивлением смотрел на Евдокию и ее мужа Степана Скобелева, когда они попадались ему на глаза вместе. Степан невысок и худощав, очень подвижен, характером вспышлив. В семье он поддерживает жесткий порядок, дело за хорошей затрещиной у него не станет. Евдокия же — сама мягкость и доброта… Но по всему видно: ценит и любит своего сурового мужа. Почему?.. Потому, что он крепкий, трудолюбивый домохозяин, превосходный плотник?.. Сам Ефим никогда не смог бы соединить свою судьбу с человеком, столь же вот непохожим на него самого и нравом, и характером, и душой… Он уверен: человек должен навсегда соединиться только с тем, кто по-настоящему близок ему!.. Но вот нелепость: дважды сам он был обманут судьбой…

Среди ноября до уезда дошел новый указ о землеустроительной реформе. Об этом указе по деревням узнавали чаще всего на сходах, реже — от земских начальников, ив газет.

В Шаблове собрали сход, на котором староста Алексей Иванович Семенов и зачитал этот указ.

Задумано было преобразование земельных отношений в масштабах всей России. Преобразовать их — значит, войти во все подробности хозяйственных отношений чуть ли не каждого отдельного домохозяина, в каждой деревушке вникнуть во все мелочи, связанные с землевладением, с самим укладом каждого домохозяина, предстояло составить проекты землеустройства, исполнить их в натуре, то есть обойти участки, перемерить, отмежевать, составить точные планы…