Вячеслав Шапошников - Ефимов кордон

Реформа как будто наконец-то должна была разрушить чересполосицу. Однако шабловские мужики на цель указа смотрели мрачно, он должен был принести в деревню большую ломку худо ли, хорошо ли сложившейся жизни, он чреват был ссорами и враждой, великим множеством неурядиц…

Уже на сходе при чтении указа вспыхнул новый спор между сторонниками и противниками общины. Ефим склонялся к тому, что единоличное землеустройство — более подходящее для дела, что давно назрела необходимость выделения из состава надельных земель единоличных владений. Речь в указе как раз и шла либо о разверстании целых деревенских обществ на отрубные и хуторские владения, либо о выделе к одному месту надельной земли отдельных домохозяев.

Идея с хуторами увлекла Ефима по-своему. Сколько он видел в округе красивейших привольных мест, где воображение само собой начинало воздвигать человеческие поселения — именно как хутора, как отдельные крестьянские усадьбы!.. И теперь со всей своей горячностью он принимался втолковывать однодеревенцам, какая это удобная штука — хутор: все земли одного домохозяина вместе, тут и поля, и покосы, и выгоны, и лес… А усадьба в центре всего, так что все перед глазами, надзор легок, никакой потери времени на проезд и ходьбу, никакой чересполосицы, от которой все давным-давно устали… Пожалуйста, хозяин, вот тебе полная свобода для выдумки и усердия!

Алексан Семенов с ним соглашался и, тоже загораясь, строил планы на будущее, как наладит и поведет свое образцовое отдельное хозяйство, в котором наконец-то ему удастся без помех применить свои агрономические познания.

Вдвоем они обсудили не один вариант, как в условиях Шаблова лучше всего провести в жизнь объявленную реформу. Ефима особенно прельстил один вариант…

Ермаковской вотчине Шаблова, решил он, и задумываться нечего: у нее есть Илейно, а там такое приволье: и лес, и пашни, и покосы, и речки… По сути дела, там и так все по наделам, у каждого домохозяина своя кулига. Идеальное место для хуторов! И ломки никакой не надо особенной, никаких скандалов, распрей… Просто собраться всем с духом и переехать, махнув рукой на нынешнюю стесненную жизнь в деревне. Ведь столько лет все ездят за столько верст на Илейно, время и силы тратят, в такой земельной разбросанности ведут хозяйство!.

Илейновским вариантом Ефим увлекся всерьез, увлекся настолько, что принялся составлять целый план нового, преобразованного Илейна. Ему уже мерещился не просто привольно разбросанный кулижный мир с обособленными крестьянскими хозяйствами, он видел на Илейновских кулигах целые крестьянские дворцы, дворцы новой невиданной мужицкой, крестьянской архитектуры, не повторяющей барскую, усадебную, а созданной именно крестьянской фантазией, затейливым, вольным разумением каждого отдельного кулижного жителя…

Он принялся строить такие планы переустройства деревни, какие наверняка и не снились никому из его однодеревенцев. Он все передумал за каждого из них, и так и этак приспосабливая к ним возможную новую явь. Мысль его, как никогда прежде, жила празднично, это был целый пир его выдумки. Новое Илейно приходило, являлось ему во снах, у него всегда было так: то, что овладевало им, как замысел или идея, начинало жить и в его снах, и во снах-то — ярче, живее, полнее… Во снах он видел удивительный, небывалый, крестьянский мир. Сам воздух там был каким-то добрым, мягким, окутывающим все зримое дымкой легкого блаженного очарования, как бывает в раннем сентябре или на исходе августа. И в этой дымке начиналась для него жизнь-мечта, жизнь-праздник… Он видел: по илейновским всхолмьям мягко светились невиданные строения, не просто деревенские жилища, а дома самой крестьянской души, которая ведь насоздавала же столько затейливых обрядов, столько хитроумных загадок, исполненных поэзии и тонкого юмора, столько сказок, поверий.

Перед Ефимом в его снах, укутанные все в тот же чароносный воздух, светились здешние лесные речушки: Сеха, Лондушка, Варзенга, Понга, Варовое… Перед ним открывались обильные илейновские нивы, окутанные голубоватым воздухом мечты, колдовства, перед ним размыкались и смыкались илейновские березняки, ельники, осинники, сизо сияли, светились тропы и дороги будущего Илейна, и по тем тропам и дорогам, он это так четко видел, шли и ехали знакомые ему люди, однодеревенцы, нарядные, приветливо улыбающиеся, навсегда распростившиеся со скудной утесненной грубой жизнью… Он видел, как по новым илейновским дорогам катились перевалисто тяжелые возы золотых снопов, мешков с мукой и зерном, возы грибов и ягод…

После таких снов-видений Ефим весь день не мог прийти в себя: для него не существовало ничего, кроме явленного во сне, и он торопился все увиденное, почувствованное, пережитое закрепить на бумаге, на холсте, в глине. За короткое время он всю свою вотчину расселил по илейновским кулигам, каждый домохозяин имел там свои владения, свой дом диковинной архитектуры. Все эти дома Ефим написал акварелью на складывающемся гармонью картоне. Иные из них были самой неожиданной формы: один дом напоминал собой огромный глиняный свисток-птицу, другой — исполинский стог сена, третий — овин… Главное, чтоб было все затейливо, нешаблонно и в то же время близко душе крестьянина. Ефим описал все это и в стихах:

Всех, всех шабловских расселил Ефим по округе, каждому определил и место, и тип дома:

Работа по земельному преобразованию коснулась Шаблова только летом 1908 года. Ефим же в своих мечтах и планах успел переиначить всю жизнь родной деревни за небольшое время… «Скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается…»

Зима установилась, вошла в силу. Снег уже толсто изостлал землю. По-зимнему тихи и безгласны кологривские деревни. Ефим работал, почти не выходя из дому.