Николай Молчанов - Огюст Бланки

В Блуа Бланки и Беро предстали перед судом. Королевский прокурор обвинил их в том, что они были закулисными вдохновителями мятежа, выразившегося в разграблении барж с хлебом. Бланки держался во время трехдневного процесса твердо, даже презрительно по отношению к своим судьям. Он не преминул обвинить орлеанистский режим в том, что он и устроил голод, толкнувший голодных на отчаянные действия. Тогда прокурор напомнил ему, что из милосердия король его помиловал, а он проявляет такую черную неблагодарность. Бланки гневно ответил на это:

— Да, я плачу неблагодарностью за многие благодеяния. Вот они: моя семья разрушена, мой сын одним ударом превратился в двойного сироту и оторван от отца подобно тому, как отнимали детей у родителей-про-тестантов во время драгонад. Я измучен физическими пытками тюрьмы, душа истерзана муками; вот ваши благодеяния!

Бланки и Беро суд вынужден был оправдать за недостатком улик. Но Бланки еще месяц остается в тюрьме, ибо ему просто негде жить. Никто из запуганных полицией жителей Блуа не решался приютить его. Наконец один чудак, мелкий ремесленник Гуте, поселил его усебя. За это ему пришлось поплатиться потерей своей клиентуры и установлением полицейского надзора над его домом. Если Бланки выходил на улицу, то специально приставленный к нему полицейский агент не отходил от него ни на шаг.

Префект обратился к министру внутренних дел с просьбой разрешить высылку Бланки из департамента. Однако предпочли другую, более эффективную меру борьбы с революционером, объявленным «очень опасным». Решили любой ценой обнаружить какое-либо столкновение Бланки с законом, чтобы упрятать его в тюрьму. Но он ведет себя настолько осторожно, что придраться трудно. Правда, он ежедневно ходит в редакцию местной оппозиционной газеты «Курье де Луар-э-Шер». Здесь он внимательно прочитывает все парижские газеты: выписывать их он не в состоянии. Нет у него, по существу, и своего постоянного дома. Живет он в бедном рабочем пригороде, где теснятся убогие домишки. Именно здесь, в Блуа, 24 февраля 1848 года Бланки узнал о революции в Париже, о свержении Луи-Филиппа, о провозглашении республики.

Для всех, кто интересовался политикой, это не было неожиданностью. Ее приближение предсказывали многие. Ламартин еще в прошлом году говорил о надвигавшейся «революции презрения». Действительно, король и Гизо давно уже вызывали не только ненависть, но и презрение своей тупой консервативной политикой, которая привела дела Франции к полному расстройству. Июльская монархия обанкротилась в прямом и переносном смысле. «Июльская монархия, — писал Маркс, — была не чем иным, как акционерной компанией для эксплуатации французского национального богатства». Острейший финансовый, промышленный и торговый кризис со всей силой ударил по делам этой компании, которая умела только грабить, но уже была неспособна хоть как-то управлять. Кроме кучки богатейших финансистов, наживавшихся на новых бедствиях, недовольны были все, включая основную часть буржуазии. Что касается рабочих, то их положение оказалось отчаянным. Только в Париже было 200 тысяч безработных.

Но внешним признаком приближения революции стал, как это ни странно, звон бокалов] Уже летом 1847 года началась кампания по устройству оппозиционных политических банкетов. «Я пью за рабочих, — провозгласил Ледрю-Роллен на банкете в Лилле, — за их неотъемлемые права, за их священные интересы, до сих пор остающиеся неудовлетворенными...» Разглагольствования деятелей типа Ледрю-Роллена имели на деле мало общего с делом рабочего класса. Но они, несомненно, свидетельствовали о резком ослаблении политических устоев июльской монархии. Луи-Филипп, как и его любимый министр Гизо, не видели особой опасности. Правда, в декабре король осудил кампанию банкетов, «возбуждаемую враждебными или слепыми страстями». Назначенный на 19 января очередной банкет был запрещен. Тогда его перенесли на 22 февраля и призвали провести в этот день демонстрацию протеста против посягательств на свободу собраний. Организаторы этого банкета либеральной буржуазии вовсе не стремились к революции. Не хотел ее и левый республиканец Ледрю-Роллен. Против вооруженного восстания выступал и социалист Луи Блан, предостерегавший против «безрассудных увлечений».

Эти призывы не успокоили никого, и демонстрация 22 февраля оказалась неожиданно очень многочисленной. «Долой Гизо!», «Да здравствует реформа!» — таковы были главные лозунги ее участников. Речь шла сначала лишь о смене ненавистного министра и об увеличении числа избирателей. Но произошли стычки демонстрантов с полицией, а кое-где начали строиться баррикады. На следующий день все это приобретает более значительные масштабы. Луи-Филипп был в этот день ошеломлен очевидными признаками того, что буржуазная по своему составу Национальная гвардия не будет его защищать. Тогда король увольняет в отставку Гизо, который немедленно бежит в Англию, и назначает во главе кабинета известного консерватора Моле. В Тюильри все еще рассчитывают отделаться видимостью уступок. Король обманывал себя любопытным соображением о «сезонном» характере революций. В 1789 году, в 1830-м они начинались летом. Разные мятежи во время его правления также вспыхивали в летнее, теплое время. На этот раз природно-климатический фактор как будто не сказывался.

23 февраля события приобретают грозный характер. Вечером войска расстреливают безоружных демонстрантов у здания министерства иностранных дел. Ночью тела убитых, положенные на две телеги, при свете факелов возили по улицам Парижа. Гнев, ненависть вызывало это зрелище. Началась массовая постройка баррикад. Более полутора тысяч их перегородили улицы, особенно в восточной части Парижа. Восставший народ 24 февраля захватывает казармы, склады оружия, префектуры, Ратушу.

В Тюильри предпринимаются запоздалые судорожные маневры. Король поручает сформировать правительство Тьеру, который обещает избирательную реформу. Но одновременно командующим войсками назначается маршал Бюжо, прославившийся резней на улице Транс-нонен в 1834 году, само имя которого вызывает взрыв возмущения. Теперь восставшие требуют уже не реформы, а свержения монархии и установления республики. Король подписывает отречение и в почтовой карете бежит из дворца. Вскоре туда врывается восставший народ. Королевский трон вытаскивают на площадь и торжественно сжигают на костре.

А в Ратуше водворилось Временное правительство — плод стихийного волнения, путаницы, случайностей. Главными фигурами оказались консервативный республиканец Ламартин, неоякобинец, щеголявший старыми лозунгами революции 1789 года Ледрю-Роллен, социалист Луи Блан. Первого поддерживал восьмидесятилетний Дюпон де л’Эр, астроном Франсуа Араго, умеренные журналисты Арман Марраст и Луи Гарнье-Пажес, а также Кремье и Мари. Редактор «Реформ» Фердинанд Флокон выступал заодно с Ледрю-Ролленом. Вместе с Луи Бла-ном действовал рабочий Александр Мартэн, известный под именем Альбера, бывший участник тайных революционных обществ. Никто в правительстве не имел ясной, откровенной политической программы. Вместо этого получилось сочетание пустого фразерства, маскировавшего замешательство и страх. Последнее, пожалуй, действовало прежде всего. Восставший народ еще верил им, а они больше всего боялись народа. А он и сам не был един в своих стремлениях. Рабочие возлагали смутные надежды на республику в своих интересах, мелкие буржуа ждали от нее совсем другого, а богатая, крупная буржуазия, сначала крайне испугавшаяся революции, быстро пришла в себя и теперь добивалась того, чтобы все ограничилось сменой политической формы, а ее господство осталось бы нетронутым. Временное правительство, буржуазное в своей сущности, несмотря на присутствие в нем Блана и Альбера, в первое время решило дать какое-то удовлетворение вооруженному народу. Его оно боялось больше всего.