Вадим Кожевников - Годы огневые

Накануне съезда охотников в Туора–Хеме я познакомился с аратом Консук–Уолом. Он заготовлял с товарищами в тайге болванки для лыж. Три медведя напали на них. Консук–Уол, защищая товарищей, отбивался от медведей весь день. Я назвал Консук–Уола храбрецом. Он серьезно выслушал меня и сказал тихо:

— Стыдно видевшему истинную храбрость так легко дарить этим высоким словом.

И я многое понял из того, что мне следовало понять с самого начала моего путешествия.

Народ, который испытывает с такой силой чувство благодарности и восторга перед подвигами Красной Армии, народ, который избрал себе в качестве духовного образца гордую фигуру сражающегося советского воина, — этот народ нельзя не любить так же, как свой народ.

1943 г.

Эта степь — вытянутая, плоская, чуть покрытая вялым тающим снегом — на огромном пространстве своем несет следы тяжелого танкового сражения. Чтобы постигнуть масштабы его, нужно исколесить сотни километров шоссейных, грунтовых и проселочных дорог.

От самого Киева и до переднего края торчат из земли остовы немецких машин. Тысячи тонн металла! И каждая машина выглядит как изваяние, выражающее то отчаяние поражения, то позор бегства, то агонию смерти.

Видения битвы сопровождают нас. Деревня Медведыха. Скопище немецких транспортеров, похожих на гробы на колесах. «Тигры» с гусиными вывихнутыми шеями своих длинноствольных орудий. Раскрашенные в лягушачий цвет «пантеры». Они были застигнуты здесь врасплох, на исходном положении, внезапно прорвавшимися нашими танками, окружены и расстреляны. А вот эти немецкие машины, очевидно, метались и, пробуя удрать, увязли в трясине ручья. В люке одного танка торчит палка с белой тряпицей мольбы о пощаде…

А дальше — снова степь и снова — разбитые немецкие танки…

Уже смеркалось, когда мы подъехали к деревянному фургону — совсем такому, какие бывают у трактористов или комбайнеров во время посевной или уборочной. Только фургон этот стоял в балке, и основанием ему служила полуторатонная машина.

Внезапно вынырнувший из темноты человек в промасленной стеганке негромко доложил, что отделение РВБ под командой сержанта Глухова выполняет боевое задание.

Степь была тиха и недвижима. Только в том направлении, где возвышался какой–то курган, со стороны противника то гасли, то вспыхивали пулеметные очереди.

— Почему они бьют по кургану?

— Какой же это курган! Это наш танк, — обидчиво заметил Глухов, — мы его в брезент закутали, потому он такой странный. А под брезентом ребята мои сидят и ремонтируют в нормальном электрическом освещении.

Мы вошли в фургон и вдруг очутились в тесной слесарной мастерской.

Глухов предложил нам раздеться, поставил на железную печку чайник.

Расставляя кружки, Глухов, не спеша, рассказывал:

— Наше дело какое: танки вперед, мы — за ними. Танкисты дразнят, что мы живую и мертвую воду за собой возим. Это вовсе не обидно, а правильно… Утром немец повредил танк «Минин». Пробовали его из оврага тракторами вытащить — не удалось: немец это место пристрелял и не позволял подойти тракторам. Подошли мы, видим — мотор поврежден и застряла машина в грунте по самое брюхо. Сколотили мы сани, положили новый мотор и поволокли к танку. Если двух коней запрячь, и они бы вспотели. Мы вшестером тащили, но дух захватывало… Запустили мотор, а гусеницы только землю скребут, и все дальше танк в грунт уходит.

Решил я передохнуть и перекурку для мыслей сделать. Вижу, лежит тут же в балке немецкий колесный транспортер, подошел я и говорю ребятам: снимай колеса. Сняли колеса, а на них стальные кольца надеты. Взяли мы этп кольца и надели на гребни гусениц, и получилось — словно на танк серьги надели. Просунули в кольцо бревно. Запустили мотор, танк выскочил из ямы.

Вчера пас немецкие автоматчики в танке окружили — еле инструмент успели унести. Такая неприятность! Лежим мы в степи, и так грустно на душе: сколько труда зря пропало! А немцы по нас огонь ведут, деваться некуда. Вдруг вижу: совсем недалеко немецкая «пантера» с разорванным орудием. Подползли мы к ней, залезли внутрь. Хотели только передохнуть от обстрела, а как оглянулись — видим, наладить машину можно. Принялись за дело. Часа через три сел я к рычагам управления, дал газ — все в порядке.

Поехали на своем ходу к тайку. Которых немцев не удалось гусеницами придавить — перестреляли. Работу, конечно, закончили в срок.

Вдруг послышалось глухое ворчание танка.

Глухов вскочил и весело крикнул:

— Работает!

Скоро мы различили в гуле немецких пушек громко звенящий голос танкового орудия. А немного погодя в дверь фургона кто–то постучал. Глухов погасил свет и сказал:

— Войдите.

— Товарищ сержант, — доложил чей–то радостный голос, — «тридцатьчетверка» № 315 прошла испытание на отлично. Разрешите машину сдать экипажу.

— Хорошо, выполняйте, — сказал Глухов и зажег свет.

— Это ефрейтор Аниканов, — представил он, — бывший водитель автомашины. Из немецкого тыла недавно привел наш подбитый разведывательный танк. Шесть дней ремонтировал. Ночью работал, а днем в скирде прятался. Отличный ремонтник!..

Утром мы проснулись от шума голосов, раздававшихся снаружи. Я вышел из фургона.

Танкист в надвинутом на затылок шлеме, коренастый, закопченный, заискивающе улыбаясь, просил Глухова:

— Может, парочку клапанных пружин успеете дотемна переменить. Мне к ночи на исходное идти, может, успеете?

— На перемену клапанной пружины у меня положено вместо восьми часов двадцать минут сроку, — гордо сказал Глухов, — нечего тебе тут стоять и производство мое демаскировать.

Обрадованный танкист, чуть не в пояс кланяясь, стал жать руку Глухова.

Увидев меня, Глухов поздоровался и осведомился — как спалось, потом сдержанно заметил:

— А мы за ночь уже четвертую машину обслужили. Клиенты только очень горячие…

Простившись, я снова тронулся в путь.

И опять эта бескрайняя степь, черные мерцающие лужи, уцелевшие ветряки, украинские хаты с мягкими соломенными крышами и ржавые глыбы торчащих из земли немецких танков.

Я знал всю тягость танкового побоища, происходившего здесь. Но теперь перестал удивляться, почему на нашем пути так мало встречалось подбитых советских машин. Зеленые фургоны, идущие вслед за атакующими волнами наших машин, буквально на линии огня возвращают жизнь машинам.

1944 г.

Небо нежнейшей голубизны, трава зеленая, чистая, а мы мчимся по шоссе в теплом дыме белой пыли.

Камень шоссе размолот тысячами колес бегущей немецкой армии. На обочинах шоссе валяются останки этой немецкой армии: трупы солдат, коней, немецкие каски, румынские каски — этакие широкополые стальные шлемы, орудия, тягачи, автомашины…