Вячеслав Огрызко - Мир мой неуютный: Воспоминания о Юрии Кузнецове

«Кстати, — здесь Кожинов с лёгким добродушием улыбнулся, — это происшествие впоследствии изменило личную жизнь Юрия Поликарповича».

«Как это?..» — естественно вопросил я.

«В больнице его постоянно навещала сокурсница, красавица по имени Батима. Это было поручение от комсомольской организации. А после как по писаному: „Она его за муки полюбила, а он её за состраданье к ним…“. Словом, однажды приходит ко мне Юрий Поликарпович и спрашивает: что, дескать, если жена у меня будет казашка? Ну что же, — отвечаю ему, — у Тютчева жена была немка…».

Мы беседуем с Батимой Жумакановной в новом здании Верховного суда России на Поварской, где она работает консультантом. Жена поэта тихо смеётся, когда я передаю ей этот давний разговор.

— Никакого комсомольского поручения, конечно, не было… А день, когда с Юрой это произошло, хорошо помню. 9 ноября 1967 года. Я как раз звонила домой, в Семипалатинск. Телефон-автомат в общежитии был на первом этаже. Говорю с сестрой Умитжан… а тут вдруг глухой удар, шум голосов, крики: студент из окна выпал!.. Интересно так!.. Я бросила трубку и на улицу. А это, оказывается, Юра…

Литинститут всегда славился горячими головами и пылким воображением. Чего только там не случалось! Вот, например, исчезли как-то со стен общаги портреты классиков литературы. Искали-искали, и всё напрасно. Наконец комиссия стучится в комнату Рубцова.

Ответа нет.

Толкнули дверь. В комнате Рубцов, а вокруг приставлены к стенам пропавшие портреты.

— Коля, ты что?!

— Скучно мне. С кем тут ещё, кроме них, можно поговорить?.. — ответил поэт. И кивнул на Пушкина, Лермонтова, Гоголя, Лескова.

Между прочим, два самых знаменитых выпускника Литинститута — Кузнецов и Рубцов обитали в общаге примерно в одни годы. (Хорошо помнит Николая Михайловича и Батима Каукенова. Да не хочет говорить. «Сейчас всё о нём вспоминают в печати, особенно те, кто были врагами… А Коля по характеру добрый был…») В своих шутливо-серьёзных заметках «Очарованный институт» Юрий Кузнецов пишет:

«В коридорах я иногда видел Николая Рубцова, но не был с ним знаком. Он ходил как тень. Вот всё, что я о нём знаю. Наша единственная встреча произошла осенью 1969 года. Я готовил на кухне завтрак, и вдруг — Рубцов. Он возник как тень. Видимо, с утра его мучила жажда. Он подставил под кран пустую бутылку из-под кефира, взглянул на меня и тихо произнёс:

— Почему вы со мной не здороваетесь?

Я пожал плечами. Уходя, он добавил, притом серьёзным голосом:

— Я гений, но я прост с людьми. — Я опять промолчал, а про себя подумал: „Не много ли: два гения на одной кухне?“ Он ушёл, и больше я его никогда не видел».

В тех же заметках описан и случай, происшедший с ним самим.

«Устав за четыре года от табачного дыма и шума, мы выезжали в Подмосковье. Лес, река, палатка и костёр. Тишина!.. Помню, кто-то из нас пошёл за водой и по задумчивости зачерпнул лягушку. Мы уселись у огня, предвкушая чай с дымком. Но, как только вода нагрелась, из ведра через наши головы сиганула лягушка. Девчонки в визг, парни в крик. „И-и!“, „Какой прыжок!“ Всяк кричал своё. Я помалкивал. Прыжок как прыжок. Я знавал и не такой…»

Итак, что же произошло? Обычное студенческое застолье. Приглашены «из города» девицы. Вино, танцы, разговоры. Одну гостью поэт позвал к себе в комнату. Она согласилась. Но далее свидание не заладилось. «Мне даже в голову громом ударило. „Или — или!“ — кричу. „А что такое?“ — спрашивает она и смеётся. Я говорю: „Или я прыгаю из окна!“. Она стала, подбочась, и делает ручкой: „Ну так прыгай“. Я распахнул окно, вскочил на подоконник и глянул вниз. До земли далековато: шесть этажей. Но отступать было нельзя, и я прыгнул. Конечно, я немного схитрил и прыгнул в сторону — на водосточную трубу, до которой был добрый шаг от окна. Я схватился за водосточную трубу, но не удержался и, обдирая рукава и брюки, стремительно полетел вдоль трубы вниз. На уровне четвёртого этажа (я успел это заметить) моя нога застряла в узком промежутке между стеной, скобой и трубою. Я провис так, что моя застрявшая ступня оказалась выше головы. Я не мог выпрямиться. Руки мои разжались, и я полетел вниз головой на асфальт и подвальную решётку. Почему я не разбился, никто не знает. Придя в сознание, я расслышал голоса и уловил какое-то движение, меня подняли, опустили на носилки и впихнули в темноту. Темнота поехала. Во всё это время я боялся раскрыть глаза, чтобы не увидеть смерть…

Недели через полторы меня выписали из больницы. Но всё же кто меня спас?..»

Через три года на выпускном вечере один из преподавателей, разглядывая Кузнецова, произнёс: «Везучий ты парень, гм… Видно, Бог велел, чтоб ты вышел цел».

«Что он хотел этим сказать?.. Что я выпрыгнул из окна, — так я сам же и пострадал, даже женился после этого, чем окончательно довершил падение своего романтизма».

Они поженились, через год с небольшим. На всё про всё, включая свадьбу, было 25 рублей. Ещё год оставался до окончания института…

…Мы сидим с Батимой Жумакановной в центре Москвы, пьём чай. Тишина, едва слышно шелестит кондиционер. Здание новое, построенное турками. Тридцать лет с лишним прошло с того времени.

— Кожинов говорил, что в больницу вы каждый день ходили. Правда?

— Ну, многие навещали…

— А что запомнилось? — Молчит. И вдруг с едва заметной счастливой смущённостью произносит:

— Я спросила: «Тебе что-нибудь принести?». Он сказал: «Принеси спички». Я принесла двадцать коробков.

Что же, теперь понятно. Спички — это огнеопасно!

В 1970-м институт был окончен. Московская одиссея молодой семьи завершалась. Пока учишься, у тебя в паспорте временная прописка, а потом… потом надо выселяться из общежития и покидать столицу. Стоял сентябрь; вот-вот общага наполнится новыми голосами… А между тем, хотя никому вокруг этого ещё не было заметно, Батима ожидала ребёнка…