Вячеслав Огрызко - Мир мой неуютный: Воспоминания о Юрии Кузнецове

То есть, называя рукопись «Крестный путь», Юрий Кузнецов давал не просто заголовок очередной книге — он определял весь свой жизненный путь и всё свое творчество. Он подводил итог.

Что же вы извратили его слово, господа издательские СовЫ?..

Ну да ладно. Всё минется, одна правда останется.

Но вернёмся к стихотворению «Крестный путь». Конечно, это о себе, о своём пути. Образ так называемого лирического героя в стихах Кузнецов не признавал. Видно, не терпел условностей и натяжек за их лживость. И об этом говорил прямо. Вот ответ Геннадию Красникову (интервью в «Независимой газете» от 27.10.1998): «Термин „лирический герой“ — фикция, он придуман критиками для литературного удобства. На самом деле поэт пишет только себя. Не принимайте по ошибке чувство собственного достоинства за какое-то несносное высокомерие… Открою один секрет любовной лирики (их несколько). В ней бывает то, чего в жизни не было, но могло быть…»

Последнее, думаю, касается не только лирики любовной…

Всю жизнь он шёл путём поэта, считая и заявляя, что поэзия превыше всего. (Об этом подробнее чуть позже.) Но вот в стихотворении «Крестный путь» появляется другое понимание:

Та сторона — это уже не Поэзия. И она отнюдь не родная сторона.

К поэту приходит понимание истинного направления своего пути. И «на каменной горушке» — на своём Лобном месте — он строго одёргивает себя, свой крестный путь:

— Не пыли!

И чудится ему: Голгофе настоящей — «дальней каменной горушке»

Вот где настоящее. Не «Золотой горе» — Парнасу, где уверенно и безоглядно пировал с избранными 30-летний поэт, а дальней святой горушке снится о нём вещий сон.

Вот истинная цель пути и смысл судьбы.

Но что это за «обратная сторонушка»? Почему ворон кричит, чтобы не глядел «на ту сторону Мирового креста»?

Всякий взявший свой крест и понёсший его до конца распинается со Христом.

Возможно, поэт, с его стереоскопическим взглядом на жизнь и на смыслы, увидел пустую — незанятую — сторону того Мирового креста на Голгофе. Она ведь незаметна для стороннего взгляда. Кто в миру видит, как распинается со Христом тот или иной человек? Кто же заглядывает туда, по обратную сторону креста? Да и сам человек, знает ли, что судьба распинает его на кресте? Видит ли он себя?.. Готов ли он к такому знанию? Не возгордится ли, узнав высокую о себе правду?

Нет, неспроста кричит старый ворон.

И поэт сторонится утверждений, смиренно отдавая истину вещему сну «дальней каменной горушки».

Как это по-русски о Голгофе — горушка!

«Только в русском (точнее, первоначально, конечно, в церковно-славянском) слово „крещение“, одно из главных понятий христианского мировоззрения, происходит непосредственно от слова „Крест“. В других языках термины, обозначающие крещение, происходят от греческого „Баптизма“ („купание“, „окунание“), то есть в семантике всегда первичным остаётся воспоминание о погружении в воду, что соответствует древнему, от восточных омовений заимствованному, обряду водного крещения. Для русского сознания крещение есть „погружение“ в Крест, добровольное пригвождение себя к Кресту Господню. Не удивительно, что только русский народ — до 1917 года 95 процентов русского населения — называл себя „крестьянами“, то есть в буквальном смысле — „народом Креста“» (Н. Лисовой. «Православие византийское, русское, вселенское»).

В том же 1998 году он написал, по-моему, самое светлое произведение — поэму «Красный сад» (до неё, родственное по духу стихотворение «Узоры»). Сколько там духовной высоты, радости, чистоты, света! Поэму можно читать бесконечно, снова и снова — и всё она остаётся свежа, как только что распустившаяся роза или лилия.

И ещё из «Красного сада»:

Помню наш короткий разговор после того, как было напечатано «Сошествие в ад». Я спросил Юрия Поликарповича, какой будет «Рай».

— По объёму такой же, как «Ад», — ответил он.

— Но как передать рай?..

— Помнишь «Красный сад»? Это и есть рай.

Ни «тёмное подобье» истинной жизни, ни «слабое бессмертье» человеческой славы его уже не устраивало. Всё это душой было изжито…

Крестный путь…

Что мы знаем о том или ином человеке? Даже если были знакомы с ним, виделись, разговаривали… Даже если — с напряжённой душою и мыслью — вчитывались в его заветные строки, пытаясь понять и восчувствовать их суть?..

Увы, мы знаем лишь то, что нам кажется. А это отчасти призрак, сон. Сходится ли наше знание с истиной? Бог знает!.. (Да, вот Он-то, Единственный, и знает. Ибо только Ему вполне известно всё — и наша душа, и душа того, кого мы пытаемся постичь и кто сам, быть может, — да и наверняка — не знал себя вполне.) Все мы — лишь то или иное воплощение замысла Бога о нас, и не дано нам знать, наверное, как исполнено то, что Им было задумано. Очень уж высок Божественный помысл, вряд ли среди смертных хоть кому-нибудь, кроме Его святых, удалось исполнить в жизни своё назначение…