Андрей Смирнов - Дон Корлеоне и все-все-все

Кого-то ловить, однако, всё же нужно. А если не левых, то кого? Ну ладно. Значит, будем ловить правых.

После такого изменения вектора следствия, однако, начинает происходить нечто уж совсем странное. Один из ключевых свидетелей следует доброму примеру катавшего (лже—) Вальпреду таксиста и получает обширный инфаркт. Умереть от которого, впрочем, ему не удаётся. Приходится для верности ещё и выпрыгивать с восьмого этажа больницы.

Другие свидетели внезапно чувствуют тягу к перемене мест и спешно отбывают за границу. В роли туристического агентства, как выяснится значительно позднее, выступает Servizio informazioni difesa (SID), прямая наследница уже знакомой нам по приключениям генерала Де Лоренцо SIFAR, военной разведки. А в ходе обысков на квартирах подозреваемых следствие обнаруживает некие документы. О содержании которых я вам сказать ничего не могу, поскольку они были снабжены грифами «совершенно секретно» и «строго для служебного пользования». Озадаченные следователи идут за разъяснениями к генералу Вито Мичели, директору SID.

— Есть у итальянской армии могучая военная тайна! — говорит им генерал. — А больше я вам, гражданские, ничего не скажу. В интересах национальной безопасности. А самим вам и ввек не догадаться!

Короче, расследование заходит в полнейший тупик.

Секреты секретами, но судить-то уже кого-то надо. Поскольку же совершенно непонятно кого конкретно, то судить решают всех скопом.

С вашего позволения, не буду подробно описывать ход процессов. Они, общим числом восемь штук, тянулись почти тридцать пять лет. На скамью подсудимых в разных сочетаниях и комбинациях присаживались десятки подозреваемых. Но сложить из этой мозаики анархистов, фашистов и спецслужбистов слово «приговор» у суда никак не получалось. Точнее, приговоры выносились в изобилии. То и дело кого-то осуждали на пожизненное тюремное заключение. Однако каждый раз суд высшей инстанции оправдывал всех вчистую за недостатком улик.

Подсудимые тоже не теряют времени даром и развлекаются как могут, постоянно сбегая за границу. Их ловят, возвращают, осуждают, оправдывают, снова предъявляют обвинения, пытаются добавить в расклад новых свежеизловленных фашистов, надеясь, что в таком виде пасьянс наконец-то сойдётся… Тщетно.

Кончилось плохо. В 2005 году суд высший инстанции в очередной раз оправдывает подсудимых последнего призыва. И постановляет считать, что организаторами теракта на Пьяцца Фонтана были всё-таки неофашисты.

Но! Поскольку эти же самые фашисты уже были окончательно оправданы ещё в 1987 году, — теперь они являются неподсудными. Ибо никого нельзя дважды судить за одно и то же преступление.

Таким образом, хотя в смерти семнадцати человек кто-то явно и виноват, в то же время — в ней не виноват никто. И никто не может быть за это осуждён. Посему же — процессуальные издержки суд возлагает на родственников жертв.

Решение окончательное и обжалованию не подлежит.

Интересно, вы ещё помните, с чего начиналась эта глава? Ну там, какие-то студенты по улицам бегали и чего-то хотели… Смею предположить, уже слегка подзабыли, правда? И это очень хорошо. Поскольку даёт наглядное представление о том, как работала Стратегия напряжённости.

По большому счету, не было никакой разницы, кто именно — левые ли, правые — принёс бомбу в здание Аграрного банка. Как в своё время не имело значения, кто конкретно стрелял в толпу в Портелле делла Джинестра. Совершенно бессмысленные, если не сказать — глупые, с точки зрения непосредственных исполнителей, действия. Тупая дестабилизация обстановки. Которая тем не менее приводила к тому, что, воскликнув: «чума на оба ваших дома!» — итальянские избиратели от греха подальше вновь и вновь шли голосовать за привычную, умеренную и центристскую политическую силу. За Христианско-демократическую партию.

Великий генуэзский бард Фабрицио Де Андрэ пел в те времена:

Дестабилизировать, чтобы стабилизировать.

Разумеется, одного взрыва для этого было недостаточно. Погодите, однако. Будут и другие. Их мы ещё услышим.

А пока вновь вернёмся в Жаркую осень 1969 года. Гремят студенческие протесты. Рабочие профсоюзы оккупируют заводы и колотят капиталистов-эксплуататоров. Полиция колотит студентов и рабочих. Те, в свою очередь, колотят полицию. Недобитые ранее фашисты и неофашисты чувствуют себя как ребёнок в кондитерской лавке, поскольку тут всё такое вкусное, что они даже теряются, кого же начать колотить первым. Поэтому колотят любого, кто подвернётся под руку.

Намахавшись и наоравшись за день, по вечерам студенческая и рабочая молодёжь собирается в тратториях и слушает рассказы красных партизан-ветеранов. Хотя партизаны эти безо всяких натяжек вполне себе героические, но всё же не какие-нибудь, а итальянские. Поэтому можно не сомневаться, что в рассказах каждый из них лично голыми руками передушил как минимум одну дивизию фашистов. В воздухе разлито ощущение, что до окончательного разрушения мира капиталистического насилия остались считанные дни.

После Пьяцца Фонтана и гибели Пинелли возмущенный разум этой партизанско-молодёжной Италии закипает. Все уверены, что смысл содеянного — обвинить в бойне левых, дабы притормозить тем самым классовую борьбу.

Где-то в Эмилии-Романье, на одном из вечерних собраний, какой-то ветеран восклицает:

— За что, спрашивается, воевали?!.. Сопротивление продолжается! Я дам вам парабеллум!

И действительно вручает трофейный парабеллум двадцатитрёхлетнему активисту Альберто Франческини.

Так начинается история Красных бригад.

Жили-были на окраине Неаполя брат с сестрой. Раффаэле и Розетта Кутоло. Жили не очень богато, развлечений у них особо не было. Пошли они однажды, в 1963 году, погулять по главной улице района, людей посмотреть да себя показать. И увязался за Розеттой какой-то хмырь.

— Вах, — говорит, — какая девушка! Приходи вечером на сеновал, танцевать тебя буду!

Без уважения, в общем, подошёл. Раффаэле никогда супергеройскими повадками не отличался. Невысокий, в очках, обаятельный и остроумный — был он похож скорее на актёра Мастроянни, чем на актёра Шварценеггера. Но судить по внешности было бы ошибкой. В буквальном смысле — смертельной.

— Она не танцует, — сказал он. — Кстати, ты теперь тоже.