Мариам Ибрагимова - Имам Шамиль

— На расстоянии двадцати шагов при стрельбе из пистолета попадаю в древесный лист, — похвастался молодой человек.

— Тогда скажи, какого цвета усы у солдата?

— Белого.

— Седые, значит, — поправил Шамиль.

Янди опустил глаза.

Повернув голову к судьям, имам сказал:

— Юноша поднял руку на седины лишенного родины, который пришел к нам с доверием, старается быть полезным за то, что мы даем ему возможность существовать на свете.

Шепот одобрения и согласия послышался среди сидящих.

Шамиль продолжал:

— Если этот парень сегодня поднял руку на седины солдата, нет сомнения в том, что завтра он ударит своего отца… Пятнадцать плетей по голой спине, чтобы впредь неповадно было давать волю рукам! — спокойно произнес Шамиль.

Охранники, стоявшие у дверей, взяли Янди под руки и повели во двор. Чеченец сел на землю, задрал рубаху и, пригнувшись лицом к коленям, получил определенное ему количество ударов.

Среди одноэтажных приземистых саклей чеченского аула Цонтери выделялись два двухэтажных дома, обращенных окнами друг к другу. На восходе и на закате солнца у окна большего дома появлялся средних лет мужчина со смуглым лицом.

В доме напротив, у окошка, залитого яркими лучами солнца, щуря глаза и улыбаясь, появлялась белолицая девушка. Изгибаясь вправо и влево, откидывая голову назад, она расчесывала длинные черные волосы. Девушка делала вид, что вовсе не замечает известного ичкерийского наиба Шугаиба. Султанат — так звали единственную дочь зажиточного узденя Абу — смущенно отходила от окна, когда Шугаиб, выйдя из дома, начинал моргать то одним, то другим глазом, таким образом объясняя свои чувства…

Когда шамилевский генерал Шугаиб уходил в поход, Султанат стояла у окна и провожала его долгим взглядом, восхищаясь и конем, и всадником. Наиб не торопил скакуна, часто оглядывался. Смотрел не на жену, стоявшую у ворот с ребенком на руках, а на окно соседа, у которого грустно застывала Султанат.

Так продолжалось около года. Ичкерийский наиб знал, что девушка чуть ли не с детства просватана за двоюродного брата. Он знал также, что отец ее, Абу, как и всякий чеченец, ни за что не нарушит данного брату слова. Шугаиб особенно разволновался, когда узнал, что Абу готовится к свадьбе. Он изменился и характером. Исчезли невозмутимое спокойствие и гордое достоинство. Он становился то чрезмерно весел, то раздражителен по всякому пустяку, когда ему не удавалось увидеть Султанат.

На одной из цонтерейских свадеб он шепнул своему пятисотенному:

— Посмотри, как расцвела дочь Абу…

— Неотразима! — ответил пятисотенный.

Султанат стояла в толпе девушек, выглядывавших из женской комнаты в кунацкую, где на ярких коврах за свадебным пиршеством восседали мужчины.

— Пригласи ее на лезгинку, — опять шепнул наиб пятисотенному, когда гармошка начала мелодию огненного танца.

Пятисотенный птицей вспорхнул с места, вырвал из рук тамады «палочку любви», вихрем пронесся по кругу, затем, застыв перед толпой девушек, коснулся палочкой плеча Султанат.

Залюбовался Шугаиб девушкой. В длинном, до пят парчовом платье, в белом платке, грациозно изгибая тонкие руки, проплывала она мимо, не поднимая опущенных длинных ресниц. Когда она приближалась, горячая волна крови приливала к его смуглому лицу. Чтоб не выдать сидящим безудержного волнения, наиб смущенно опускал голову.

Никогда никому не рассказывал Шугаиб о своих чувствах, надеясь, что со временем это увлечение, начавшееся случайно, погаснет. Но чем больше он сознавал необходимость прекратить подглядывания, тем острее ощущал влечение к девушке.

Наступила весна. Она все чаще и чаще притягивала к окнам обоих. Однажды, узнав о том, что Абу с женой уехали на базар, Шугаиб вошел в дом соседа под предлогом, что ему необходимо поговорить с отцом девушки. Его встретила Султанат. С минуту они стояли молча, застыв друг перед другом. Заметив, что краска смущения залила лицо девушки, Шугаиб спросил:

— Отец дома?

— Нет, уехал на базар.

— Он нужен мне.

— Хорошо, я скажу ему, когда вернется.

— А впрочем, не надо, не говори. Я сказал неправду. Нужна мне ты. Тебя хочу видеть, голос твой услышать.

— Захотел воспользоваться правом наиба? — заметила девушка.

— Нет, милая, неписаным правом неудержимых чувств. Прости меня, не смог иначе.

— Уйди, что скажут соседи…

— Я хочу услышать то, что скажешь ты. Согласишься стать второй женой моей?

— Я не вольна сама решать это.

— Мы будем решать вместе…

— Все знают, что я обручена.

— Для истинной любви не существует преград, но если ты любишь другого…

Шугаиб пошел к выходу.

— Я не люблю его, — шепнула вслед Султанат.

Шугаиб повернулся к ней:

— Ты можешь сказать это при кадии и свидетелях?

— Могу, — решительно ответила девушка.

— Тогда начну действовать я. Не ожидай восхода солнца. Подходи к окну и при сиянии луны, если любишь меня, — сказал он уходя.

Шугаиб не знал, с чего начать. Откладывать было нельзя. Он решил посоветоваться с имамом. В нем он видел не главу государства, предводителя войск, требующего слепого подчинения, а старшего брата, друга, товарища, любящего и любимого, которому был предан всем существом своим. В дом имама он заходил как в собственный и знал, что в нем каждый, от мала до велика, рад ему.

Шугаиб застал Шамиля в постели. Тот был нездоров — болел рубец раны на животе.

Имам спросил:

— Что-нибудь случилось?

— Полюбил я, — сказал Шугаиб.

Лицо имама осветила улыбка.

— Только избранным дано богом испытывать это блаженное чувство! — воскликнул Шамиль.

— А если любовь безнадежна?

— Такому человеку, как ты, мой друг, не откажут.

— Забываешь, имам, что для чеченца нарушение слова равноценно падению. Кровная близость для них превыше всякого положения и привилегий. Девушка, которую я полюбил, дочь состоятельного человека и давно обручена с двоюродным братом.

— Она знает о твоей любви?

— Знает и, наверное, тоже любит меня.

Имам задумался. Молчал и Шугаиб.

— Удивляюсь, — начал имам после некоторого раздумья. — Любовь — это лучшее чувство из земных — существовала во все времена. Сам пророк, влекомый этим чувством, осчастливил не одну из лучших женщин Аравии. Во многих вилаетах поэты воспели любовь. Но ни один из последователей Мухаммеда не подумал о женщине. Право выбора и решение участи вверено мужчинам. Принудительное согласие смирившихся женщин есть форма. Люди, связанные взаимной любовью, способны сделать больше добра, и нельзя допускать, чтобы наши дочери были уподоблены телкам, которых можно, схватив за хвосты, втолкнуть в любой хлев. Надо положить конец насилию в вопросах брака. Начнем, Шугаиб, с тебя. Ты пойди и заяви отцу своей любимой, что хочешь взять в жены его дочь на равных началах с прочими, то есть дашь отцу требуемый калым с условием, что девушка в присутствии кадия, муллы и почетных свидетелей сама назовет того, за кого хочет выйти замуж.