Аманда Лир - Дали глазама Аманды

В каждое свое пребывание в Париже он извлекал эту трагедию, чтобы прочитать ее актрисам, появлявшимся в гостиной. Все остальное время манускрипт хранился в чемоданчике, закрытом на ключ.

В это время развернулась рекламная кампания корсетов и бюстгальтеров, и мое изображение красовалось на парижских автобусах и в метро. Дали заявил, что во время своей прогулки по Парижу был счастлив видеть меня улыбающейся ему сразу с нескольких автобусов, и попросил у меня один рекламный плакат, чтобы отвезти его в Кадакес. Из-за его мании обращаться к своим знакомым женщинам в мужском роде — Людовик XIV, Ангел, Дофин — все вокруг поверили, что его окружают переодетые юноши, и он, конечно, ничего не сделал для того, чтобы это опровергнуть. Он готов был трубить повсюду, что его Аманда — Моисей, его отец, Рене Кревель, короче говоря, ангелоподобное существо — все в мужском роде. В результате в один прекрасный день журнал «Minute» сообщил, что новая муза Дали — переодетый юноша. Эта легенда мгновенно облетела весь Париж, раздула пару скандальчиков, и бедная Катрин Арле имела несчастье «продать» меня производителям бюстгальтеров! Я пыталась представить эту неприятную ситуацию Дали как настоящее бедствие:

«Но вы должны радоваться, моя милая, — отвечал он, — теперь все будут вдвойне заинтригованы еще больше ухаживать за вами. Впрочем, я вам уже говорил, что вы не юноша и не девушка. Вы ангел, архетип. Только я один почувствовал чистоту вашей души. К тому же вы никогда не потеете, вот еще одно доказательство того, что вы не висцеральное существо, как другие женщины, которые делают эмбрионов. Иногда я даже сомневаюсь в вашем существовании, настолько вы эфирны…»

Тот факт, что я не потею, его чрезвычайно впечатлял. Он касался набалдашником трости моих подмышек, как будто хотел измерить мне температуру, и опускал трость через несколько секунд. Затем он внимательно ее осматривал и произносил следующее:

— Ровно ничего, вы пахнете дроком и цветами. Это тот самый запах меда, которым благоухает Кадакес каждой весной.

Этот факт или эта идея фикс привел к тому, что всю зиму в Нью-Йорке Дали разрабатывал теорию запахов, которую он мне поведал в апреле, после своего возвращения. Он штудировал старые книги, в которых говорилось об аромате святости, исходившем от некоторых мучеников, и о запахах, образовавшихся в результате химической реакции, протекающей в разлагающемся теле. Запах фиалки, исходящий от некоторых останков, был искусственно воспроизведен в лаборатории. После всего этого Дали окончательно убедился в связи между запахами, исходящими от человеческого тела, и моральными качествами индивида, поскольку только мистические существа не пахли плохо.

Как он это делал всю свою жизнь в отношении Галы, он стал приписывать мне исключительные и единственные в своем роде качества, и все, что меня касалось, приобрело первостепенное значение. Впрочем, он сам признавал, что занимается «кристаллизацией», о которой писал Стендаль, приводя в качестве примера ветку, которую обронили в соляных копях в Зальцбурге, а потом нашли, покрытую кристаллами, как драгоценными камнями.

В течение всей зимы, проведенной вдали от него, я думала о наших отношениях. Дали казался влюбленным в меня. Или он только делал вид, извлекая выгоду из моего присутствия, потому что я казалась ему наиболее интеллигентной из его придворных? Может быть, я просто подвернулась ему под руку как раз в тот момент, когда Гала, утомленная светским образом жизни, захотела немного побыть одна и предоставила его моему обществу? Но чего он хотел от меня? Я не собиралась выйти за него замуж, я не намеревалась даже спать с ним. Да и что бы я извлекла из этого? Он не осыпал меня подарками, не давал мне денег. Наоборот, я тратилась, чтобы сопровождать его. Да стоило ли вообще находиться рядом с ним? Он был жесток со своими друзьями, властен со мной. К тому же он символизировал собой многие вещи, которые я ненавидела: деньги, роскошь, условности, рутину, иногда фашизм, часто лицемерие. Даже его гениальность меня не привлекала. Конечно, я ценила его картины, но далеко не все. Я не прочитала ни одной его книги, и его теории часто казались мне искусственными. Фактически у меня не было причин видеться с ним. Конечно, если я не была влюблена в него.

Он был несколько староват, чтобы заменить мне отца, которого я потеряла, но он, подобно моему отцу, действовал на меня успокаивающе и был так же авторитарен. Мне хотелось, чтобы он меня утешал и обучал. Он знал много таких вещей, которые хотелось бы знать и мне. Иногда мне казалось, что он умеет проникать в суть вещей, опережать открытия. Он походил на пророка Знания. И он меня смешил. Для меня, пришедшей из мира, привыкшего к серьезности, приехавшей во Францию из города, где я жила бедно после любовного романа, закончившегося трагедией, Дали был вечным источником развлечений. Его комичность часто была непроизвольной, но именно он открыл для меня радость жизни. Быть может, находясь около него, я научусь быть счастливой, я, считающая мир таким безобразным? Быть может, я перестану походить на нахмуренного Моисея, которого разглядел во мне Дали?

В этом году снимался документальный фильм о Дали. Он попросил всех своих друзей принять в нем участие, чтобы набралось большое число людей. Первый эпизод должен был сниматься в музее Гюстава Моро. Пользуясь этим обстоятельством, Дали созвал всех своих знакомых — волосатых, раскрашенных и экзотически одетых хиппи, верных придворных, таких как Адвокатесса (которая вскоре вышла замуж за посла), не был забыт и князь Русполи. Мускулистый молодой человек был наряжен святым Себастьяном, и еще один — на всякий случай. Было еще несколько нимф в венках из цветов, прибывших накануне из Норвегии. Я оделась в фиолетовое — это был мой фетишистский цвет — и заняла место около Дали, который должен был медленно спускаться по спиралевидной лестнице. Перед камерой он объяснил, что вся собравшаяся здесь молодежь олицетворяет собой возвращение к визионерской живописи Моро и что мало-помалу мы вновь вернемся к банальному искусству. Ему, кстати, Дали пел хвалы при каждом удобном случае. Картинам этих черных чудовищ, Сезанна и Мондриана, он противопоставлял величественные полотна Месонье и прежде всего «Исступленных из Жумьеж», картину Люмине. Картина находилась в Руане, и съемки переместились туда. Дали произнес прекрасную речь о мучениях этих молодых людей, отнесенных на плоту — «иступленных» — это значило, что им как бы «резанули по нервам», а не то, что они сходят с ума от нетерпения, как я думала. Я видела только репродукцию этой картины и поэтому была удивлена ее размерами.