Аманда Лир - Дали глазама Аманды

Все пять дней этого плавания мне казалось, что я нахожусь в роскошном госпитале. Нас лелеяли, кухня была изысканной, пассажиров ожидало множество развлечений. Я ужасно скучала.

В Нью-Йорке мы остановились в отеле «Пьер», который был гораздо роскошнее «Сан-Режиса» Дали. Мэтр, кстати, вернулся в Европу. Наши пути чуть было не пересеклись. Я позвонила ему и в ужасе услыхала, что ему недавно прооперировали предстательную железу в Барселоне. Меня успокоили: все прошло отлично, он в хороших руках. Дали оперировал доктор Пигверт, тот самый, которому Дали показывал обнаженных атлетов в римской бане отеля «Риц». Потом мне удалось поговорить с Дали. Он сказал, что чувствует себя отлично, что его лелеют хорошенькие медсестры.

— Я просто веселюсь в этой клинике, — заверял он.

В Нью-Йорке было жарко. Мы смотрели комедии на Бродвее. В одной из них играл знаменитый Эндрю Систерс. А я-то думала, что он надолго пропал из виду… Брайан Ферри был в Нью-Йорке с «Рокси Мюзик». После концерта он пригласил нас на вечеринку на артистическом чердаке. Фауна там была самой обычной: молодые представители богемы, модели, журналисты и… Дэвид Боуи, с которым мы столкнулись лицом к лицу. Он остриг волосы и выкрасил их в светлую краску. Теперь он был похож на мальчика-парикмахера. Я ему это сказала. Он отпарировал тем, что я похожа на хиппи. Это было страшным оскорблением, так как движение хиппи совсем вышло из моды. Несмотря на этот обмен комплиментами, мы всей компанией отправились фотографироваться. Мы с Боуи расстались, обменявшись несколькими банальными фразами. Наше музыкальное сотрудничество было сильно скомпрометировано. Я не подписала никакого контракта, и теперь в его компании никто не стал бы меня поддерживать. Я была свободна.

Мы возвратились в Лондон на «Конкорде», а потом я уехала в Кадакес, предварительно сделав себе стрижку каре и выкрасив волосы в более светлую краску. Дали нашел, что я выгляжу гораздо лучше. Он уже оправился от операции и вернулся в свою мастерскую. Он заканчивал стереоскопический портрет Галы и начал большое полотно — портрет Авраама Линкольна. Чтобы защитить себя от солнца, он носил мою соломенную шляпку с вуалью, украшенную вишнями, ту самую, которую он когда-то купил для скачек в Лонгшампе. Она выцвела и порвалась в нескольких местах. Предметы вокруг бассейна также, казалось, потускнели. Слева Дали установил макет большой скалы, дырявый, как швейцарский сыр. Бархатные подушки Мижану тоже выцвели, искусственные цветы выглядели просто плачевно, и Дали велел прицепить нечто вроде прозрачных белых занавесок над софой в виде губ Мэй Уэст, разделенные, как занавес в театре. Ветер не щадил их, но Дали казалось, что так еще красивее. Пока мы разговаривали, я внимательно его рассматривала. В будущем году исполнялось десять лет с тех пор, как мы встретились в Париже. Он похудел, его лицо все больше походило на лицо старика и покрылось коричневыми пятнами, причинявшими ему много беспокойства, поскольку он боялся, что это первые симптомы рака кожи. Он собирался проконсультироваться у знаменитых американских дерматологов.

Музей должен был открыться в сентябре, на открытии должны были собраться журналисты всего мира, и Дали собирался выставить там «Анжелику». Он рассказал мне о Кай Тсик, забавном маленьком китайчонке из Сан-Франциско, который пришел к нему в Нью-Йорке вместе с фальшивой Мерилин Монро и одной очень странной особой с огромным носом, снимавшей андеграундные фильмы. Они собирались приехать в Европу на открытие Музея, обустройство которого было в полном разгаре. Покраска стен уже была завершена, электричество проведено. Дали хотел, чтобы внутренний дворик был обсажен миртами, растением любви. Как только он оправился после болезни, он несколько раз в неделю приезжал в Фигерас, чтобы наблюдать за работами. Мое оливковое дерево, ставшее метафизическим монументом, было посажено перед музеем, увенчано головой яйцевидной формы, напоминавшей картину де Кирико. Зал в форме лица Мэй Уэст, выполненный по мотивам его известной картины, был почти окончен. Парикмахер Лонгуерас изготовил двухметровый белокурый парик, заменявший занавес. В другой комнате находился саркофаг, сделанный из маленьких зеленых пластинок электрических цепей, и нечто вроде современной мумии, покрытой нефритовыми пластинками, найденными в Китае. Дали прокомментировал:

— Это похоже на платье Пако Рабанна. Какая роскошь! Эти маленькие электронные штучки — настоящие драгоценности.

Его проекты не иссякали. Зная о монгольских корнях моей матери, он задумал фильм, который должен был называться «Путешествие в Великую Монголию». Вместе с присутствием Кай Тсик, это составило бы ужасную китайщину. Он мечтал о нашем путешествии в Китай, видел нас перед Китайской стеной и потрясал фотомонтажем Мао-Мерилин. Впрочем, его действительно пригласили в какой-то дворец в Пекине…

Гала была в Пуболе, вдали от всего этого беспорядка. Она читала старые русские книги и отдыхала от неистощимой творческой энергии мужа.

Однажды вечером, выйдя из музея, мы решили прогуляться по улицам Фигераса. Дали показал мне то место, где, еще подростком, он встречался с девушками из деревни. Почувствовав потребность облегчиться, я присела на камнях тропинки, не подозревая, что это вызовет:

— Эстрелла! Моя Эстрелла! — закричал Дали. — Вы только что воскресили для меня одну из моих подружек, которую я совершенно забыл.

Он буквально с ума сходил от радости. Он пережил такую же ситуацию 50 лет тому назад с одной сельской жинестой по имени Эстрелла, что обозначает «звезда».

— Вы — моя звезда, — повторял он, вне себя от счастья. — Вы заставили меня вновь пережить все мои детские влюбленности, даже Эстреллу! Я должен вас поблагодарить.

Он рассказывал мне о своей звезде несколько дней подряд. В это время я работала над внушительными коллажами, предназначенными украшать двери музея. Каждый из них должен был содержать все творения Дали одновременно. Я вырезала репродукции из его книг и делала огромные головоломки. Устроившись на солнечном дворике, я приклеивала фотографии на большие листы картона, и Сабатер снабжал меня тюбиками клея. Он вообще охотно оказывал всевозможные услуги. Он заработал немало денег, обкрадывая Дали, считавшего его в такой же степени преданным, в какой и неинтересным. Я ограничивалась тем, что внимательно за ним наблюдала. Слуги его искренно ненавидели.

Мой друг Дикки на обратном пути из Греции, где он провел свой отпуск, собирался заехать в Кадакес к Дали, о котором я столько рассказывала моим друзьям. Дали уже видел его в Париже и был очарован его зелеными контактными линзами. Но за это время Дикки перестал их носить и Дали не только его не узнал без линз, но и очень плохо отнесся к нему, несмотря на то, что пригласил Дикки на ужин. Он вел себя ужасно по отношению к моей подруге Анни, игнорировал художника Найджела Веймаута и его жену, моих старых друзей, зашедших к нему выпить чашку чая. Дали предпочитал общество неизвестно кого обществу моих друзей. Без своих изумрудных глаз Дикки не представлял для него никакого интереса. Я сказала ему, что меня это ужасно разочаровало, потому что друзья много значили в моей жизни. То, что он обходился с ними так плохо, меня ожесточало, в то время как он так дорожил паразитами, которые постоянно толпились во внутреннем дворике его дома. Я решила больше не знакомить его со своими друзьями.