Аманда Лир - Дали глазама Аманды

Вернувшись в Лондон, я снова стала штурмовать студии грамзаписи. Я записала несколько песен самостоятельно и получала отказы от студий. Но я добилась своего и, приехав в ноябре в Барселону, похвасталась Дали, что записала свою первую пластинку в 45 оборотов. Я выбрала одну песню Элвиса Пресли, которого Дали обожал (его рубашки, — говорил Дали, — просто подарок). Дали, казалось, не был впечатлен моей первой пластинкой и еще раз напомнил мне, что среда шоу-бизнеса прозаична до ужаса. Мэтр был очень горд портретом Кармен де Бурбон, находившемся в нашей гостиной, поскольку он собирался самолично вручить его герцогине. Конечно, это был не шедевр, но определенное сходство можно было заметить. Сюрреалистская манера чувствовалась в изображении парящей лошади, напоминавшей полотна Магритта. Полотно было принято восторженно, и герцогиня Жинеста поблагодарила Дали, после чего мы отправились обедать в «Жокей-Клуб» вместе с Людовиком XIV, присоединившейся к нам в Мадриде. Дали уже был занят портретом будущего короля Хуана Карлоса. Он транспонировал на холст увеличенную официальную фотографию и раздумывал над тем, как далинизировать королевский портрет, не посягая на его внушительность. С возрастом его все больше занимало дворянство и почести, он говорил только о королях, монархии, титулах и замках. Быть может, он мечтал о каком-то знаке отличия, о дворянском титуле? Это казалось мне смешным, но я пыталась понять причины подобной суетности.

Я встретилась с Дали и Галой в Париже под Рождество. Галу сопровождал актер по имени Мишель, очень вежливый и несколько стеснявший всех своей вежливостью, но ей не терпелось встретиться в Нью-Йорке со своим Джефом. Она долго разговаривала с ним по телефону. Я имела глупость рассказать Дали, что после инаугурации музея Джеф решил возвратиться со мной в Лондон, перед тем как улететь в Штаты. Он остановился в отеле «Ройал Гарден» в Кенсингтоне и, никого не зная в Лондоне, попросил меня поужинать с ним и составить ему компанию на вечер. Он говорил очень ласково о Гале, но в то же время был необыкновенно предприимчив по отношению ко мне и даже предложил провести с ним ночь. Дали был искренно огорчен, услыхав все это.

— Я вас прошу, не говорите ничего Гале. Она будет слишком разочарована, бедняжка!

Она строит слишком много иллюзий по его поводу… Ей нравится выходить с ним, и я не хочу, чтобы она знала об этой маленькой измене.

Измена, как громко сказано! Это была просто маленькая шалость. Однако я чувствовала себя виноватой по отношению к Гале и стала с ней еще любезней. Она подарила мне на Рождество две красивые белые шелковые блузы великолепного качества, но слишком классические, на мой вкус.

Мой друг Джеф Торнберг, решивший снимать фильм с Энди Уорхолом, был проездом в Париже, и мы отправились ужинать в «Серебряную башню». Дали счел его достаточно пресным и тут же обозвал «рыбным филе». Гала знала, что он киношник, и предложила «раскрутить» ее Джефа, по ее мнению заслужившего это своим талантом, голосом и прочими достоинствами. Это пристрастие забавляло Дали, который не столько был ревнив, сколько получал удовольствие от ревности. Ревность такого рода стимулировала его творчество, и именно ее он испытывал по отношению ко мне. Когда по вечерам, после ужина, он провожал меня до двери Нью Джимми или к Кастелю, как отец, провожающий дочку к колледжу, и оставлял в компании Одуана или еще какого-нибудь верного рыцаря, он советовал мне хорошенько повеселиться. Он описывал мне, с каким удовлетворением он ляжет спать, оставив меня в руках какого-нибудь красивого парня, и как потом будет подстегивать свое воображение, представляя себе всевозможные эротические сцены. То рвение, с которым он искал мне «женихов», привело к тому, что все стали думать, что я ненасытна, что я нимфоманка или сексуально озабоченная, и я с трудом убедила своих друзей, что это не так.

Дали пребывал в восторженном состоянии, ему сделали подарок, о котором он давно мечтал: писсуары в «Максиме» были переоборудованы. Дали находил «прустианскими» эти исторические приспособления, которыми пользовались сливки общества: герцоги, князья, политики, звезды и миллиардеры.

— Я велю их позолотить и поставить в своем музее, — разглагольствовал он. — Ленин предсказывал, что после пролетарской революции все писсуары будут золотыми. А у Дали уже есть такие!

В тот год он поставил посреди гостиной мотоцикл, замечательно контрастировавший с коврами и позолотой. На мотоцикле восседал молодой блондин, заслуживший кличку «Мотоцикл».

В январе 1975 года, когда Дали уехал в Нью-Йорк, я решила к нему присоединиться и дождаться выхода моей первой пластинки в Штатах. Только записать песни оказалось недостаточно, нужно было, чтобы пластинка была запущена в продажу, что заняло несколько месяцев. Нью-Йорк, беспокойный город, вливал в меня силы. Питер Лестер, встреченный мной в Нью-Йорке, взял у меня длинное интервью для газеты Энди Уорхола. Для оформления интервью использовали услуги фотографа Хорста, который поразил меня простотой своих осветительных приборов. Он сделал мое прекрасное черно-белое фото. Визажист, представленный мне Боуи, занялся моим макияжем и был очень доволен результатом. Дали предпочитал мой «естественный» вид, лицо, загоревшее на средиземноморском солнце, но в то же время находил меня более таинственной с бледным зимним макияжем.

Я заняла маленький номер на двадцатом этаже «Сан-Режиса», над номером Дали и Галы, с которыми я часто обедала у Лорана. Мы добирались туда пешком, Дали, закутанный в меховое манто по причине ледяного ветра, бушевавшего среди небоскребов, советовал мне дышать только носом, чтобы не простудиться. Он обожал Нью-Йорк, нью-йоркские небеса напоминали ему голландские. Он находил «гиперреалистичной» голубизну неба, отражавшуюся в стеклах серебристых домов. Он любил дым, выходивший из утробы города, посреди улиц, асфальтовое покрытие которых было изрыто. Однажды днем мы заметили знакомый силуэт, пересекавший Третью авеню. Это была Грета Гарбо.

— Боже, как она была красива! Все были влюблены в нее, включая вашего покорного слугу, — вздохнул Дали.

Когда мы обедали без Галы, он предпочитал «Цирк» или «Лягушку» в Лоране. Мы посещали музеи, Уитни, коллекции Фрика или Гуггенхайна. Меня веселили его нападки на современное искусство, особенно абстрактное. Он повел меня в испано-американский культурный центр и с восхищением показал мне фрески Зоройя. Он, казалось, ревновал к этому художнику с юга, который мог одним движением изобразить руку, смешав три цвета прямо на кисти. Дали не владел кистью так виртуозно, он тратил часы на то, чтобы закончить полотно. Это его еще больше восхищало в больших стенных картинах Зоройя, с простыми сюжетами и живыми цветами.