Аманда Лир - Дали глазама Аманды

После небольшого, но приятного плавания, мы встретились с Артуро в Таррагоне. Но я еще не представляла, что меня ожидало. Муниципалитет приготовил народное чествование Дали, которое по части плохого вкуса далеко превзошло празднества в Эльше. Я должна была присутствовать на параде, прошедшем по улицам города. В центре толпы находился Дали, восседавший на картонном слоне, как будто это был ярмарочный аттракцион. Он был явно испуган, но храбро поднял трость, и толпа зааплодировала. В качестве вознаграждения мы получили вечером право выступления и на концерт у освещенных укреплений… Я больше не могла выносить праздников.

Но слава Богу, под убаюкивающее пение сверчков началось лето. Каждый год Дали просил у горничных поймать ему сверчка, которого он потом сажал в крошечную клетку и подвешивал к кухонной двери. В той же самой степени, в которой он боялся кузнечиков, он любил сверчков, певших каждый вечер, даже в неволе. В тот год сверчок смог прожить в клетке всего лишь несколько дней, и огорченный Дали попросил, чтобы ему немедленно нашли другого. Спускаясь во внутренний дворик, он останавливался перед клеткой и царапал спинку сверчка с длинными усиками.

Вечером, перед ужином, мы проводили чудесные часы перед бассейном, освещенным прожектором. Меня буквально пожирали москиты — что не интересовало Дали — он рассказывал мне о гирляндах, символе счастья. Мы должны были составлять в своем воображении гирлянды из «величайших» моментов нашей жизни, пережитых вместе.

Мы уже составили таким образом гирлянду из самых значительных воспоминаний предыдущих летних каникул, как вдруг телефонный звонок вырвал меня из этих сладких мечтаний. Меня попросили приехать в Мадрид для шоу на испанском телевидении, где я должна была представлять недавно записанную песню. Я попросила, чтобы мне зарезервировали спальню в «Рице». По традиции, о которой я уже рассказывала, этот мадридский отель не принимал артистов. Но я еще не стала звездой и поэтому получила номер, что доставило мне удовольствие подтрунить над Дали. Правда, у меня возникли некоторый трудности в отношении журналистов, приходивших меня интервьюировать. Итак, вечером я уже пела, одетая с головы до ног в черную кожу с кнопками. Дали знал время передачи, но я сомневаюсь в том, что он ее смотрел. Он все-таки взял на себя труд дойти до кухни, где стоял старый черно-белый телевизор. Слуги смотрели телевизор и ели, и Дали пообещал им цветной телевизор, который они так и не получили, согласно изречению «promettre ne fa pauvre» (от обещаний не беднеют). За это он попросил служанку, которая принесла ему завтрак, рассказать ему передачу в деталях, что я делала, как я была одета и т. д.

Пюиньяль, мэр села, пришел к нему с визитом и рассказал, что весь Кадакес видел меня по телевизору. Успокоившись по поводу того, что я не оказалась смешной, как он боялся, Дали стал спрашивать у каждого посетителя:

— Вы видели Аманду по телевизору в субботу вечером? Она была великолепна!

Мое счастье было полным. Я принесла Дали свою пластинку, и он сказал, что было бы забавно слушать ее вместе с «Тристаном и Изольдой» и эльшской мистерией. Гала высказала свое мнение гораздо позже. Оно было нелицеприятным. Она сочла мою пластинку ужасной, мой голос отвратительным и вообще не понимала, зачем мне нужно было этим заниматься, когда ее любимый «Иисус Христос» пел во сто раз лучше и не записывал пластинок. Но она смогла оценить меня в связи с вещью гораздо более прозаичной: я надрезала лезвием бритвы подошвы новых башмаков Дали, чтобы они не скользили. Гала была удивлена моей практичностью, и Дали мне это передал (он всегда передавал мне все, сказанное Галой в мой адрес — и хорошее, и плохое). Моя скрупулезность доставила ей удовольствие, и она позволила мне уехать с Дали в Женеву.

На самом деле этот отъезд больше походил на бегство. Дали, как всегда из бравады, пошутил в адрес Гитлера: газеты напали на него по поводу его политических убеждений, главное обвинение состояло в том, что он убил белую лошадь, чтобы сделать из нее чучело и украсить замок Галы. Все эти статейки, старательно собранные Сабатером, привели последнего в ужас. Это были происки врагов. Сабатер считал даже, что Дали угрожают. Я никогда не видела ни единого письма с угрозами, но Сабатер рассказал, что он видел в Порт-Льигате, каких-то странных личностей. Дали испугался до такой степени, что решил улететь в Женеву на самолете! Это был его первый полет. Мы вылетели из Барселоны обычным самолетом. Я дала ему валиум, чтобы вывести его из депрессии, и во время полета успокаивала его, как могла. Когда мы приземлились в Женеве, он заявил:

— Жаль, что я раньше не летал на самолетах! Это совсем не страшно. Я снова полечу на самолете, как только мне захочется!

Это человек полностью состоял из парадоксов. Отныне он стал летать в Нью-Йорк самолетами.

Мы остановились в отеле «Президент» на берегу озера Леман, но прекрасный вид, открывавшийся из наших окон, не успокаивал Дали. Не больше на него воздействовали и увещевания Сабатера:

— Со мной вы в безопасности, господин Дали. У меня есть револьвер, чтобы вас защищать.

Вид этого оружия, казалось, приводил Дали в ужас. Я этим воспользовалась, чтобы поделиться с Дали своими сомнениями по поводу этого мастера на все руки.

— Вы ошибаетесь, — ответил он, — Сабатер очень полезен Гале, он занимается всеми нашими делами, и он очень честен. Он так нам предан, и мы даже не платим ему зарплаты.

Однако Сабатер, казалось, купался в золоте. Он был одет с иголочки, сидел за рулем роскошной итальянской машины. Построил себе роскошную виллу и отнюдь не вызывал жалости. Я больше не пыталась раскрыть Дали глаза, но наблюдала за этим секретарем, в такой же степени незаметным, в какой бросался в глаза Капитан и его оцелоты.

Мы провели несколько дней в Женеве. Дали водил меня на экскурсии, чтобы убить время. Он купил мне плащ у Сен-Лорана, сумочку и туфли, потому что я вывезла из Кадакеса только летнюю одежду. Мы нанесли визит принцу Виктору-Эммануэлю Савойскому, который с гордостью показал нам свой дом, построенный по его эскизам, но Дали нашел дом ужасным.

Однажды, когда мы переходили улицу де ля Гар, нас остановила женщина-полицейский, потому что мы переходили улицу в неположенном месте. Переполненная сознанием собственной важности, она обвинила нас в нарушении закона и попросила наши документы. Я вынула свой паспорт, но Дали не носил своего с собой, что было не по закону. Дама в форме настаивала, угрожала отвести Дали в участок. Он запротестовал:

— Но в конце концов, вы же видите, кто я такой! Я говорю вам, что я Дали, художник…

Вы же должны меня узнать!

Закон есть закон, и дама не хотела ничего слышать. Жестикуляция Дали возбудила в даме еще больше подозрений. Вокруг нас собралась толпа. Мне удалось однако умаслить жандармшу, и она нас отпустила. Дали был уязвлен, а я вне себя. Он принялся изрыгать хулы на Швейцарию, глупость жандармов, идиотизм законов. У него был совсем несчастный вид. Женева не была его средой. Швейцария вообще вызывала у него одни причитания.