Евгения Шор - Стоило ли родиться, или Не лезь на сосну с голой задницей

Правый угол был занят фруктовым отделом. На темных деревянных подносах всю зиму лежали сложенные широкими усеченными четырехсторонними пирамидками груши одного-двух и яблоки многих сортов. Их формы и цвета ласкали глаз: длинные крымские яблоки (мои любимые), кандиль и синап, румяные сбоку, будто накрашенные, как щеки кукол; огромный красный алма-атинский апорт, яблоко в идеале, с нежным ароматом; зеленовато-желтые, длинные, как крымские, розмарин; желтоватые круглые ранеты «Канада» и семипалатинский «Бельфлёр» — у него внизу выпуклости образуют что-то похожее на цветок, и другие, всех не упомнить. Мы также открыли для себя новый, только что появившийся сорт Семиренко. Яблоки зеленые, как завязь, но сладкие и сочные. Осенью были арбузы, дыни и виноград, зеленый и черный, круглый и длинный. Мандарины продавали всегда, а апельсины появились во время испанской войны, и еще при жизни мамы стали продавать бананы и ананасы. Моим романтическим представлениям о превосходстве тропических стран был нанесен удар: бананы были невкусны, ананасы — вкусны, даже очень, но виноград, яблоки и арбузы — еще вкуснее.

К бакалейному прилавку я была равнодушна, хотя не хотела бы, чтобы его голос исчез из общего хора, так же как звучание двух прилавков, у которых мы ничего не покупали — табачного, где я любила рассматривать картинки на коробках и с почтением глядела на воспетые литературой сигары, и винного, с разукрашенными этикетками бутылками и флаконами причудливой формы. Интересно, однако, что не в кондитерском, а в бакалейном отделе продавался упакованный по нескольку штук совсем белый, молочный ирис, очень вкусный.

Чем дороже был сыр, тем крупнее были в нем дырки. Мария Федоровна всегда пробовала сыр, прежде чем купить. Продавщица подавала ей маленький, тоненький кусочек на кончике ножа. Мария Федоровна протягивала руку, высовывала кончик языка и, взяв сыр в рот, сосредоточенно его сосала и жевала.

Сыры и масло занимали одну из длинных сторон прямоугольника в середине зала. На короткой стороне продавались свежие молочные продукты: сырки, кефир и тому подобное. Надо сказать, что молоко появлялось в продаже редко и ненадолго, и если мы видели его, то обязательно покупали бутылку. Всякое молоко кипятилось, но магазинное особенно тщательно: к нам во двор выходила задняя дверь магазина, и мы видели как, не слезая с грузовика, грузчики, сняв картонный кружок, отпивали по глотку из каждой бутылки и закрывали ее снова.

Две другие стороны прямоугольного прилавка были заняты колбасами. В молочном отделе преобладали кремовые, желтые и белый цвета, во фруктовом — зеленый, желтый, розовый и красный, в кондитерском — пестрые, в колбасном — розовый и багровый. Но в узкой части прилавка, где продавались ветчина, буженина, паштет, жареные куры, куропатки и рябчики, преобладал светлый и густой, матовый и жирно блестящий коричневый цвет поджаренной кожи кур и дичи.

Колбасы занимали весь длинный прилавок, только слева немного места отнимали копченые грудинка и корейка и окорок сырого копчения. Слева направо располагались сначала вареные колбасы, за ними копченые. Эти ряды прерывались немногочисленными изделиями, мало похожими на колбасу, например, филейной колбасой. Мне особенно нравилось любоваться колбасами, которые мы никогда не покупали: толстенной, как гамбургская (языковая — эту мы покупали), и с таким же темно-красным сплошным кружком, окруженным полоской белого сала, в середине, но у гамбургской дальше от центра был обычный колбасный фарш (но с зелеными кусочками фисташек), а в этой колбасе окружность делилась на четыре сектора (два, как у гамбургской, а два из ливера). Рядом лежала такая же широкая колбаса, состоявшая из полосок белого, розового и темно-красного цвета, как геологический разрез. Я с особенным удовольствием рассматривала копченые колбасы: среди них были самые дорогие, а чемпионы мне импонировали. Хотя я плохо переносила жирное, мне казалось, как большинству покупателей тех лет, что чем больше сала, тем лучше колбаса. «Ни жиринки», — жаловались люди, покупавшие самую дешевую, «чайную» вареную колбасу.

Я смотрела с восхищением, но без вожделения на колбасы и рыбы. Другое дело сладости. Они занимали еще более длинный прилавок, чем колбасы, и я смотрела на них с вожделением. Мне ведь разрешали есть очень мало сладкого, считалось, что оно вредно. Невозможно перечислить все, что лежало в стеклянных вазах за стеклом и на стекле прилавка. И сладости были так аккуратно и аппетитно разложены: дешевая карамель без бумажек, среди нее конфеты, имитирующие ягоды крыжовника, зеленые и желтые, с белыми полосками, конфеты под названием «китайская смесь», разноцветные и разной формы, то сплошь красные, то красные с белым, некоторые грушевидные, другие как ягоды шиповника или как крышка от чайника. Без оберток продавались также драже, мармелад, лепешки и комочки патов, обсыпанные сахарным песком или пудрой, пастила и зефир, помадки и тянучки трех цветов: белые, розовые и шоколадные (мне пришлось выплюнуть почти целую тянучку по дороге в школу, потому что она вытянула влипший в нее качавшийся молочный зуб). Еще больше разных конфет было в обертке: фруктовые, длинные со вмятинками, как на подошвах калош, на их бумажках были изображены яблоки, груши, вишни и черная смородина, и конфеты соответственно отличались цветом, начинкой и вкусом; ореховые, шоколадные, хрустящие — розовые в полоску раковые шейки и обернутые в плотную и блестящую коричневую бумагу и называвшиеся bonbons. Слово было написано латинскими буквами — многие конфеты назывались по-иностранному (я не понимала, что все изготовлялось по дореволюционным образцам) и вызывали мечты о далеких, чужих странах. Изюм в шоколаде назывался малага, лепешечки-помадки — мессинскими, пат — персидский горошек, шоколад — миньон (с девочкой в белом фартучке и голландском чепчике на обложке), печенье — буттер (с коровой) и ленч. За стеклом лежали также плитки шоколада и коробки с шоколадными плиточками — открытые, чтобы было видно содержимое, рядом крышка, чтобы было видно, что на ней изображено. На коробке с лучшим шоколадным набором была фигура мчащегося, не касающегося земли красного оленя на золотом фоне, а на коробке с «пьяной» вишней — вишни или вишни и птицы с красной грудкой. Ликер внутри этих конфет обжигал рот, куда лучше были слива в шоколаде или шоколадное драже со сладкой жидкостью внутри, которую Мария Федоровна иронически называла глицерином. Одно время продавались ярко раскрашенные марципановые фигурки, но они были слишком приторны на мой вкус. С левой стороны, рядом с продажей кофе и шарообразной вазой «Вассага» продавались печенье и пирожные. У Елисеева были пирожные дороже и больше размером, чем в других магазинах, были и такие, каких нигде больше не было, но вряд ли они были вкуснее.