Евгения Шор - Стоило ли родиться, или Не лезь на сосну с голой задницей

Икру ела преимущественно я. Икры покупали 100 грамм, а дома перекладывали в маленькую белую круглую фарфоровую коробочку, на которой сбоку было написано: «Икра. Братья Елисеевы». Я любила паюсную икру. «Купеческий вкус», — говорила Мария Федоровна и предлагала мне разрезанную ручку калача, намазанную зернистой икрой. Было вкусно, но еще лучше — бутерброд из французской булки со сливочным маслом и черной паюсной икрой.

Колбасу салями продавец резал особенным образом, наискось; получались тонкие-тонкие овальные куски, много из ста граммов. Мне Мария Федоровна давала один-два кусочка перед обедом, без хлеба — такая колбаса вредна детям. Толстую вареную колбасу продавцы резали иначе — правильными кружками, тонкие колбасы — наклонно. Дешевую колбасу (не самую дешевую, а «Любительскую», «Докторскую», «Ветчинно-рубленую», «Отдельную», полукопченую «Полтавскую» и «Ливерную яичную»), сыр и масло, хотя они всегда водились в доме, покупали тоже помалу, но по другой причине: негде было их хранить. Зимой на подоконниках было похолоднее, а в форточках между рамами прибивались фанерные дощечки, на которые ставили масленку и даже маленькие кастрюльки, а свертки с маслом и колбасой обвязывались бечевкой и спускались в пространство между стеклами или за окно детской, но не в столовой — там один раз украли масло. Летом масленку ставили в тазик с водой.

У Марии Федоровны были свои, волжские представления о рыбе: карпов и сомов мы не ели, так как это болотные рыбы, живущие в непроточной воде. Она любила «красную» рыбу, но к белуге относилась с некоторым пренебрежением. О крупной каспийской сельди она говорила: «Залом» — и утверждала, что до революции предпочитала японскую иваси, но как же вкусен и ароматен был копченый «залом», сочащийся белым жиром.

Мария Федоровна совсем не могла есть яблоки — не было зубов. Она скребла яблоко ложкой и ела получившуюся кашицу. Мне она давала ее заедать рыбий жир. Для меня яблоко было полноценным только целое, но я не могла съесть целый апорт, и Мария Федоровна разрезала его пополам, потом на четверти, но было неприятно начинать есть мягкую, ржавую поверхность («это полезно, это железо»). Я мечтала о совершенстве, о винограде без косточек, и раза два ела кишмиш, но, несмотря на косточки, «дамские пальчики» были лучше. Я перекусывала длинные, с тонкой кожицей, виноградины, от их нежнейшей сладости почти хотелось плакать. Мария Федоровна любила дыни и говорила, что на Волге арбузы — еда простого народа, бурлаков, которые едят их с солью. А я могла съесть арбуза так много, как никакой другой еды, и меня не только не удерживали, но поощряли: арбузы были мне полезны после болезни почек. Приходилось выплевывать косточки — и здесь не было совершенства, а Мария Федоровна вытирала клеенку и смеялась над моей измазанной рожицей. Арбузы привозились во множестве в Москву, ими торговали в магазинах и на каждом углу, они лежали прямо на тротуарах. Из арбуза вырезали треугольный кусок, и если мякоть оказывалась красной, он продавался дороже других. Если же она была бледной, розовой, арбуз стоил тогдашних копеек 15 кило, а совсем плохие, белые или битые, продавались почти даром; уличные мальчишки покупали отрезанные куски за одну-две копейки и тут же ели грязными руками, вытирая щеки подолом рубашки или кулаком.

Независимо от завтраков и обедов, но чаще после обеда, бывало, кололи и ели орехи: грецкие, полуфундук, фисташки, кедровые.

Если бы я была королевой, то кроме костного мозга с черным хлебом — редкого кушанья, для которого требовалось особое стечение обстоятельств, я бы ела только кожу жареных цыплят и жаренного в сметане леща, бесчисленные острые кости которого вынимали бы мои придворные.

Как и в остальном, не цена определяла мою любовь или мои пристрастия. И мне никогда и нигде ничто не казалось таким вкусным, как еда, которую готовили тогда дома. Я ела молочную пшенную кашу с большим удовольствием, чем отварную осетрину, а бычки в томате мне казались вкуснее, чем зернистая икра. Меня не заставляли есть то, что я не переносила (яйца, сливки и пр.), но в остальном капризы не допускались, и я ела неприятный, густой, дрожащий кисель и кислые творожники, в которые по какому-то предрассудку не клался сахар, съесть же конфету до обеда было совершенно невероятно (утром допускалось только печенье).

Мои взрослые так и не смогли разрешить проблему времени обеда. При бабушке обедали, как в интеллигентных семьях до революции, на французский лад, вечером, когда все собирались дома за столом после работы, а для тех, кто оставался дома, был завтрак в двенадцать или в час (утром только пили чай или кофе с бутербродом). Потом работа стала ненормированной, а я училась то в первую, то во вторую смену, и мы все обедали в разное время, мама часто поздно вечером или совсем не обедала.

Была масса вещей, которые мы никогда не покупали и никогда не готовили; нам не надоедало есть одно и то же, но, как я уже говорила, иногда, попробовав что-то новое, мы начинали его покупать или сами готовить. Правда, для моих взрослых это новое было часто известным в прошлом, как ячменные леденцы от кашля или сухие бисквиты, появившиеся в «диетическом» магазине. У нас не гонялись за дешевизной, покупая «меньше, да лучше», и то, что дороже, если было что-то одинаковое.

Доктор Якорев посоветовал давать мне черносмородиновое варенье, потому что в нем много витаминов. Мы сначала купили банку этого варенья в магазине «Консервы», а потом стали варить его летом вместе с вишневым, абрикосовым и малиновым. Варенье держали в больших старинных стеклянных банках с завернутым краем вверху для удобства завязывания. Зимой его накладывали в стеклянные маленькие блюдечки, иногда прямо из банки, иногда оно перекладывалось в маленькую стеклянную вазочку на ножке.

Меня не перекармливали. Мама однажды сказала, что мне пора съедать ножку, а не крылышко курицы, и Мария Федоровна стала давать мне ножку, которую раньше ела сама (а мама ела белое мясо). Утром я пила «кофе», вечером чай с молоком или без молока, с хлебом без масла или с печеньем, на завтрак мне приготовляли драчену или манную кашу.

Летом, когда мы жили на даче, где были погреба со льдом и Наталья Евтихиевна делала квас, Мария Федоровна ела свое любимое, фантастически архаическое блюдо — ботвинью. Ботвинью готовят из нарезанной мелкими кусками вареной осетрины или другой рыбы, нарезанных свежих огурцов и зеленого лука, вареного и протертого щавеля. Все это заливается холодным квасом.

Не могу не увековечить то, что готовилось у нас на второе, — это я ела с удовольствием: чаще всего котлеты (с картофельным пюре, с макаронами, изредка со сладким горошком, который продавался в сухом виде в бакалейном отделе «Елисеева»); бефстроганов с жареной картошкой; свинина, тушенная с капустой; раза два в год зимой праздничное блюдо — жареная утка с яблоками, плов из баранины (я любила коричневый рис, а мама меня разочаровала, сказав, что на Востоке рис к плову подают сухой и рассыпчатый и едят его руками); жареные цыплята — раз в год; жареное мясо на сковородке, подковообразная вырезка, и жареная телятина под бешамелью, примерно раз в месяц, то и другое (говядина и телятина) дешевле кур; жареная рыба; форшмак из селедки с картофелем (редко, много с ним возни); картофельные котлеты с грибным или сладким (из сухофруктов) соусом; макароны с мясом; лапшевник; фаршированный кабачок (одна половина — рисом с яйцом, другая — мясом с яйцом); каша гречневая, пшенная, перловая (да, бывало и такое второе блюдо, и не редко).