Евгения Шор - Стоило ли родиться, или Не лезь на сосну с голой задницей

На Новый год покупался гусь, из него готовился рассольник, но основную часть жарили. На Пасху пекли кулич и делали пасху: творог протирали со сливочным маслом через решето и клали в деревянную форму, на пасхе отпечатывались с каждой стороны цветок и буквы Х.В. Православными были Мария Федоровна и Наталья Евтихиевна, но и мы с мамой ели, причем мама смеялась: «Мы и на Антона, и на Онуфрия».

Особым делом были пирожки. Для их изготовления нужны были топящаяся плита и хорошее расположение духа Натальи Евтихиевны («Она у нас барыня, — говорила Мария Федоровна, — Милитриса Кирбитьевна [83] Княжна Милитриса Кирбитьевна — героиня многократно переиздававшейся лубочной книги «Сказка о славном и сильном богатыре Бове Королевиче и о прекрасной супруге его Дружневне». »). Пирожки были с капустой, с мясом, с рисом, летом — с яйцом и зеленым луком, в Великий пост (для Натальи Евтихиевны) с рисом и сухими грибами и с изюмом, на нелюбимом мною постном масле. Несовершенство мира проявлялось и тут: почему жареные пирожки, такие вкусные в горячем виде, остыв, становятся совсем невкусными?

Но Мария Федоровна сама умела готовить необычайно вкусное блюдо, которое называла «пряником». Оно состояло из изюма и грецких орехов, скрепленных малым количеством теста. «Пряник» жарился на противне, на промасленной бумаге, которая к прянику прилипала, и приходилось брать его в рот с бумагой, а потом ее выплевывать, но это ничему не мешало.

Торт покупали по торжественным случаям, но летом мама привозила торт на дачу, когда приезжала сама. Она согласовывалась с моим вкусом и покупала торт с малым количеством крема. Пирожное покупали чаще, обычно одно, для меня, песочное с глазурью или бисквитное, изображавшее бутерброд с маслом и колбасой, крем был маслом, а сверху лежал ломтик темнокрасной с белыми глазками «колбасы» — очевидно, сахарной, из-за нее-то я и просила это пирожное. Когда же покупались пирожные для всех, мама предпочитала «картошку», а Мария Федоровна — «наполеон» или бисквит.

Мама покупала горьковатый шоколад «Золотой ярлык» и разные шоколадные наборы, ела за работой и угощала нас всех: мне предназначались шоколадки без начинки, в том числе рыбка и ягненок. (Часто меня охватывала всеобъемлющая жалость к живому и даже неживому, мне хотелось, чтобы никто, ни человек, ни животное, ни растение, не умирал и ничто не разрушалось. Неурожай и возможный голод всегда были фоном моих размышлений о жизни. В те годы было больше открытой жестокости: на улице родители били детей, возчики хлестали лошадей и т. п. Я откусывала головы шоколадным ягненку и рыбке, чтобы не мучились.)

Дома у нас вина не было. Взрослые пили его раз в году, встречая Новый год.

Я попробовала вино в первый раз, когда мне было тринадцать лет, летом, на даче. Когда я уходила, Мария Федоровна сказала: «Там, наверно, будет вино, не пей много!» И когда я подносила к губам налитую рюмку, я ждала чего-то более сладостного, чем заливные орехи и глазированные фрукты. Боже мой! Кислота попала мне в рот одновременно с сивушным запахом, ударившим в нос, и меня передернуло.

У Натальи Евтихиевны было несколько сестер и мама, которую Наталья Евтихиевна и ее сестры называли «мамаша». Наталья Евтихиевна была к ней очень привязана; эта почтительная привязанность была непохожа на мою привязанность к маме и Марии Федоровне. Сестра Натальи Евтихиевны Зина была черноволосая, с черными блестящими глазами, говорливая, Мария Федоровна считала ее хорошенькой. Она и другая, тоже незамужняя, сестра Поля, русая и сероглазая, как наша Наталья Евтихиевна, жили вместе с матерью. Еще была Саша, замужем за нестаровером, жившая в Москве, и Груша (Аграфена Евтихиевна), муж которой, пьяница, ее бил. Груша жила в Егорьевске, откуда все они были родом. Наша Наталья Евтихиевна была полноватая, рыхловатая, с большой грудью и рулеобразным носом. В трамваях иногда кто-нибудь находил, что я похожа на Наталью Евтихиевну: «Дочка?» Нас с ней это очень забавляло.

Наталья Евтихиевна умела шить и кое-что шила для нас. Груша приезжала в Крылатское специально, чтобы шить. Она шила белье, кофты для меня и для Марии Федоровны и платья для меня. Мне все шилось широкое, и Мария Федоровна говорила: «Подлиннее», а я: «Покороче». На этот раз был слишком маленький кусок бумазеи, и Груша сшила мне узкое и короткое, яркое синее платье, а в Москве мы пошли в Столешников переулок, и я выбрала к нему круглый шелковый воротник с маленькой вышивкой. Я нравилась себе в зеркале в этом платье, я была узкая, не такая, как в других своих одеждах, изящная.

Было хорошо, легко общаться с Грушей и Натальей Евтихиевной, я не совсем понимала почему. Их головы были заняты совсем простыми вещами, и в этом шитье в деревенской избе, в смягченном стрекотанье зингеровской швейной машины [84] Американская фирма «Зингер» была в начале XX в. мировым лидером по производству швейных машин, в 1902 г. она открыла свой завод в России, в Подольске. было что-то от покоя прошлого, видно, моя душа уже была утомлена собой.

Меня воспитывали, как Будду. От меня не скрывали, конечно, существование зла, но очень щадили, защищали от соприкосновения с ним.

В первое лето в Крылатском откуда-то появился у нас дореволюционный журнал «Нива» за тысяча девятьсот какой-то год, переплетенный в толстый том. Мне разрешили его смотреть, и я не помню, читала ли в нем что-нибудь, кроме одной статьи — о вивисекции животных. Статья была написана в осуждение опытов над животными, с описанием их мучений. Там были снимки. После этого я никогда уже не могла забыть о страданиях животных, во имя чего бы они ни причинялись. Но почему я снова и снова перечитывала эти описания: о яде кураре, который парализует, не уменьшая боли, и о выражении глаз подопытных животных, почему я рассматривала фотографии распластанных, с развернутыми задними лапами, с раскрытыми животами, прикрепленных к столам собак? Со мной несколькими годами раньше уже было нечто подобное, когда я читала «Хижину дяди Тома». Я не могла оторваться от описания мучений, которыми жестокий рабовладелец подвергал своих рабов. Я понимала, что то, что со мной происходит, нехорошо, и скрывала это.

На следующий год было еще хуже.

Во всех деревнях, привлеченные любовью к ним Марии Федоровны (услышав собачий лай, она говорила: «Слышу голос дружеский!» — а ее любовь была действенной, Мария Федоровна сразу налаживалась их подкармливать), около нас всегда вертелись собаки. В Крылатском это были белый, похожий на шпица Пушок и помесь сеттера с дворняжкой Узнай. Узнай на самом деле был сукой. Он мне очень нравился своей шелковистой шерстью, выразительной мордой и ласковым характером. Это была совсем молодая собака, недавний щенок. Она любила класть голову человеку на колени, и мама сказала: «Женское сердце просит ласки». Эти две собаки жили в соседнем доме, откуда приходила играть со мной девочка Леля.