Константин Симонов - Симонов и война

На мое счастье, из интернированных моряков печник сидел, печку ремонтировал, и потом мне ребята рассказывают, что он бежит, сияющий такой, и говорит: «Вот, генерала-то мы привезли, какого!» — и рассказал все, что было. И мне начинают записки оттуда слать: «Спасибо, товарищ генерал, что вы честь поддержали нашего государства, нашей армии…»

К. М.А другие не пошли разговаривать?

М. Ф.Никто не пошел, кроме меня. Один я пошел.

Вдруг к нам привозят подполковника, в форме, с погонами. А мы еще и не видели офицера нашего в погонах. Стали в окна смотреть, а в окна смотреть нельзя — стреляют, но сбоку как-нибудь можно. Заходит здоровый, плечистый парень. Летчик, подполковник, Герой Советского Союза, орден Ленина, орден Красного Знамени и еще какой-то орден.

К. М.Всё на нем?

М. Ф.Да, все на нем.

К. М.Сбили его? Бомбардировщик?

М. Ф.Да. Фамилия его — Власов. Кто такой Власов? Был начальником эскадрильи в полку Сталина, Васьки Сталина. Являлся официальным женихом дочери Сталина. Красавец-мужчина, высокого роста, богатырская грудь.

В одну из прогулок подходит ко мне: «Товарищ генерал, я хочу с вами поговорить». — «Почему со мной? У нас есть старшие генералы». У нас старший генерал был генерал Музыченко.

К. М.Почему считался старшим? По званию?

М. Ф.Нет, звание у нас одинаковое.

К. М.По давности присвоения, что ли?

М. Ф.По давности мне звание присвоено раньше. Но он до меня был в этом лагере. Я не хотел ввязываться в это дело, на черта мне это нужно?

— Мне посоветовали лучше к вам обратиться, — говорит он, — товарищи, и в частности моряки.

— А в чем дело?

— Пойдемте, отойдем.

Отошли мы с ним.

— Я с моряками переписываюсь уже давно и хочу устроить побег с их помощью.

— Как отсюда можно устроить побег?

— Вот вы послушайте меня… — и он рассказывает, как должен быть организован побег.

Я говорю, что пока я от них сам ответ не получу, — у них там место условленное есть, мы положили, они дают ответ, — я напишу, а вы передайте. Получаю: да, Власов такой-то, такой-то, мы дадим то-то и то-то. Все.

Власов сказывается больным. А при нашем отделении была маленькая комнатушка, санитарная часть на две койки на случай, кто заболеет, положить туда. При ней врач, Дубровский его фамилия. Власов должен был всыпать Дубровскому снотворное.

К. М.А Дубровский был военнопленный?

М. Ф.Военнопленный.

К. М.Но ненадежный человек?

М. Ф.Никто не знал.

К. М.На всякий случай?

М. Ф.А чтобы не мешал. Из этой комнаты заложена дверь в следующую комнату, а из той комнаты можно попасть к морякам, от моряков выйти в уборную. В уборной уже подпилены решетки. Решетки только отогнуть, и когда часовой зайдет за угол, спуститься в ров, а с той стороны один моряк, который работает на лесопилке и ночью там остается, спустит веревочную лестницу, по ней подняться — и там уже, как хочешь, иди дальше.

Когда я рассмотрел, говорю, что как будто все, можно сказать, хорошо, но все учесть надо. Чтобы, например, ты не в этом обмундировании шел, надо переодеться. «А я, — говорит, — приготовил, у моряков уже готов костюм». И я дал добро. «Только вот что, Власов, — говорю (Николай Иванович его звали), — чтобы ни одна живая душа не знала, даже старший генерал, чтобы не знал. В таких случаях, чем меньше народа знает, тем будет лучше». А на следующей прогулке он мне говорит: «Я старшего генерала поставил в известность». — «Напрасно». — «Почему?» — «У меня никаких данных нет на старшего генерала, что он может предать, но с ним связано лицо, которое мне нежелательно. Генерал Самохин».

Он был начальником Информбюро. Получает назначение командующим армией, летит принимать армию, забирает всю карту от Белого моря до Черного моря всех наших войск, до полка включительно. Пурга, снег. Заблудились, садятся на немецкий аэродром. Он говорит, что он как-то успел сжечь карту. Но вряд ли в пургу, на ветру он успел такую обширную карту сжечь. Как он мог это сделать, когда немцы, видя, что самолет садится, прибежали. Верить этому было нельзя. Но хуже всего то, что он три месяца был при ставке Гитлера, при разведке. И как потом выяснилось, он дал немцам согласие работать на них.

А старший генерал был с ним связан, и поэтому было нежелательно. И мои опасения оправдались.

Власов сказывается больным, его кладут в эту комнатку, за чаем он незаметно всыпает врачу снотворное. Потом он мне в записке пишет, которую оставил: «Я чувствую, как он борется со сном. Чувствую, что он должен уснуть, а он борется, сознательно борется и не спит. И когда все же его сон одолел, я подхожу к двери, ногой толкаю кирпичи, они выламываются, там уже помогают разобрать кирпичи, выхожу туда…» В той комнате, в которой никогда никого не было, оказался человек из военнопленных или интернированных. Не моряк, не наш советский, а какой-то еврей оказался. Когда стали разбирать кирпичи, врач проснулся, кричит, что пленный бежал. Крики, сигнал, прожекторы зажглись, собаки залаяли.

А мы в это время не спали, знали, что будет побег. Значит, все пропало. Власова поймали.

К. М.Он еще не успел выйти?

М. Ф.Он в уборную вбежал, в уборной схватили его. Трое их должны были бежать, два моряка и Власов. Моряки убежали, а Власова схватили.

Власова страшно избили и посадили его к нам под лестницу. А утром вывели на прогулку. Он уже без ремня, смотрю, орденов уже нет, Звезды уже нет. К окну подходить нельзя, я так смотрю сбоку и вижу, что он все время смотрит на мое окно, туда, где обыкновенно я стою. Я ему платком помахал, что я тебя вижу. Тогда он, вижу, стоит и ногой притоптывает. Я понял, что он чего-то положил под этот камень. Я дождался прогулки, подбежал к камню. Под ним записка лежит: «Товарищ генерал, вы оказались правы. Нас кто-то предал…» — и он описывает, как все это происходило. «В земле дальше лежит Звезда. Возьмите Звезду. Прошу вас, если вы останетесь живы, покажите моим родителям эту Звезду и передайте ее, кому следует».

Я зашил ее вот сюда, в гашник. Родители его ко мне приезжали, я показал им Звезду, рассказал о сыне то, что мог. Звезду передал в Управление кадров; она и сейчас, Звезда эта, там лежит.

К. М.А он погиб?

М. Ф.Его увезли сначала в Нюрнберг. Там он встретился с одним из тех, кто с ним должен был бежать. Тот маляром был.

Да, а в записке он мне пишет: «Все равно, пока я жив, я еще раз попытаюсь бежать». Его отправили потом в лагерь Заксенбург, в Заксенбурге он снова пытался бежать, какая-то сволочь выдала, и там его расстреляли.

Немцы ясно понимали, что без участия моряков тут не обошлось. Должны выдать. Если к такому-то часу вы не выдадите, каждый пятый будет расстрелян.