Константин Симонов - Симонов и война

Приходит помощник коменданта. Мы ему и говорим, что вот конец подходит войне-то. И если вы проявите человеческое к нам отношение, мы где-то за вас замолвим слово, что вы так к нам относились.

К. М.Что он вам на это сказал?

М. Ф.Он говорит: «Я попробую все сделать для вас». Дал нам подводу, одну; впереди были построены моряки, потом наши — все, кто ходячие, и генералы, и майоры, и подполковники, и полковники, а на подводу положили вещички, у кого какие есть, и посадили меня и генерал-лейтенанта Музыченко, командующего 6-й армией.

К. М.Он что, был болен?

М. Ф.У него была контужена нога; он ходил с палочкой, опирался на нее. А когда после приехали, ему ногу ампутировали уже здесь.

Во время этого похода мы встречали немецкие части. Вы знаете, врагом иногда можно восхищаться. Идут молодые люди, раскрытый ворот, засученные рукава и поют песни. Уже гибель настала, а эти части идут так, как полагается идти: строем, с песнями. Ну конечно, когда видели нас, узнавали, что это советские пленные — видно было, что советские, потому что других пленных, так одетых, как были одеты мы, других национальностей не было, ни французов, ни англичан, ни, тем более, американцев, — злобные выкрики были нехорошего порядка: «Что вы нянчитесь! Куда вы их ведете, зачем? Кому они нужны! Их надо расстрелять». Довольно угрожающее было отношение.

К. М.Но дисциплина брала свое, и кроме выкриков ничего не было.

М. Ф.Вы знаете, я как солдат не мог не восхищаться этим: армия накануне гибели, государство гибнет по сути дела, а в армии строгая дисциплина, порядок, головы не вешают. Не то, что какие-то забитые, понурые; они же знали, что им грозит, чувствовали это, но вида не показывали. Остановились мы не помню в какой деревушке. Стоим ночь, стоим сутки…

К. М.Сколько вас было всего?

М. Ф.Около двухсот человек нас и, наверное, человек четыреста-пятьсот моряков.

К. М.А генералов сколько было?

М. Ф.Двадцать семь человек. Генералы и комбриги. Там несколько комбригов было. Но это все равно должность генеральская.

Приходит майор. Мы уже коменданта не видели. Майор приходит и говорит: «Господа, вы чувствуете, что фронт приближается?» Мы слышим уже и днем пулеметную стрельбу. Фронт все время движется за нами, довольно быстро идет фронт. «Я могу, — говорит, — дать вам полуторную машину. Поместитесь ли вы все в эту машину?» Двадцать семь человек, двадцать человек охраны. Мы говорим: «Поместимся».

Какими судьбами я не знаю, то ли посылали кого-то из конвоиров, то ли какими-то другими путями, я и не пытался узнать, до нас дошли слухи, что оставленные в этом лагере два генерала — тяжелораненый и со свинкой — генерал Сотинский — как только мы ушли, пришли гестаповцы, спросили, где находятся такие-то, им указали, взвалили их на плечи, вынесли за крепость, за тюрьму за эту, и тут же расстреляли и закидали камнями. Не зарыли, а просто камнями закидали, и все.

И тут я сказал себе: «Это должно было случиться. Никакой охраны нет, никакого начальства нет. Любой солдат, любой немец мог прийти и что угодно над нами сделать».

Я как будто предчувствовал, что нельзя оставаться.

К. М.Впоследствии это подтвердилось?

М. Ф.Да, все подтвердилось. Потом похоронили их. Сели мы в эту машину. Моряков от нас отделили.

К. М.И офицеров тоже?

М. Ф.И офицеров. Всех. Посадили одних генералов и охрану. Вы знаете, ну навалом в грузовую машину, как мешки…

К. М.В одну машину?

М. Ф.В одну машину! Двадцать семь человек нас и двадцать человек охраны. Немцы все пьяные были, разит от них. У меня — один на одной ноге, другой на другой ноге сидят. Я терплю, думаю, не буду ничего говорить. И все терпели, не только я, эти невзгоды. Спрашиваем: «Далеко нас повезете?» — «Да нет, — говорят, — это недалеко здесь. Город Мосбург, часа три езды, не больше».

Едем мы день, едем мы ночь. Всё едем. И чувствуем, что едем в горы. Ну, думаем, дело неладное. Наверное, нас везут куда-нибудь в горы и там расстреляют.

Настроение, надо сказать, подавленное. Выжить в лагере, всё перенести и перед концом так бесславно погибнуть — как-то неприятно, должен прямо сказать.

Рано утром мы подъехали к одному из лагерей. Видим, что лагерь, — проволочные заграждения. И слышим: русское, традиционное — мат. К своим, значит, приехали. Услыхали родное.

Прибежали к нам наши военнопленные — что и как? Мы говорим, что вот нас привезли сюда. А что это за лагерь? Это лагерь Международного Красного Креста. Сюда собрали пленных всех национальностей. Два коменданта здесь — один англичанин, другой — американец. Оба полковники. Немцы сдают этот лагерь уже Международному Красному Кресту.

К. М.А раньше был немецкий лагерь?

М. Ф.Немецкий. Обыкновенный лагерь военнопленных. Мы говорим: «Дайте знать как-нибудь этим полковникам, английскому и американскому». — «Да ведь нас, — говорят, — не выпускают, мы — за колючей проволокой. Те национальности все вместе, а нас, советских, за колючей проволокой держат, отдельно».

К. М.А у вас тут только остановка была?

М. Ф.Только остановка. Немцам, видимо, чего-то нужно было, заправка нужна, я не знаю. Нас поместили в один из бараков. И все же нашим военнопленным удалось дать знать. Пришли два полковника высоченного роста, здоровенные. Англичанин и американец. Никто английского языка не знал, а они по-русски не знали. «Гут-гут, гут-гут», — поговорили, посмотрели на нас, головами покачали. Думали увидеть генералов, а увидели какую-то разношерстную толпу в отрепья одетых да изможденных. Посмотрели-посмотрели, покачали головой и ушли. А через полчаса у выхода из нашего барака встали часовые. Англичанин и американец.

К. М.Не вооруженные?

М. Ф.Вооруженные. Мы удивились: почему нас охраняют? Оказалось, это было не напрасно. Приходят немцы: «Руссише генерал, вег!» Выходи, значит. А часовые — вход запрещен, не пускают. Они там что-то кричали, ругались. Мы прислушивались. Так вот для чего, думаем, поставлены часовые — чтобы нас не увезли. Они бы нас расстреляли, наверняка. Куда дальше везти-то — раз уж привезли в лагерь?

К. М.Самое лучшее, казалось бы, — оставить.

М. Ф.Конечно. Тем более что сдают Красному Кресту. Потом пришли еще офицеры этого лагеря, с переводчиками пришли. Спрашивают: «В чем вы нуждаетесь?» Мы говорим, что, прежде всего, нуждаемся в одежде. «Гут, гут». Только не «гут, гут», а как это?

К. М.Все равно — гут. Только немцы говорят «гут», а эти говорят «гу-уд».

М. Ф.«Мы нуждаемся в одежде; белья у нас нет. Потом поесть нам хочется получше».