Константин Симонов - Симонов и война

Вы знаете, я очень много пил за тем столом. Мне страшно хотелось захмелеть. Не берет. Настолько взвинчены были нервы — ну не берет меня хмель. Я предлагаю: «Ну, давайте выпьем». — «За что будем пить?» Я говорю: «Как сказал Лещенко: „Сибирь ведь тоже русская земля“». — «Ну зачем такие мрачные мысли, тем более вам?» Я говорю: «Что значит, мне?» — «Ну чего вам бояться?» Я говорю: «А я и не боюсь, но вообще-то хотелось бы знать, — кто, куда и как? Но, — говорю, — дело это темное пока, и вы мне тоже ничего не скажете».

Так мы с ним пьем, пьем, а я совершенно не хмелею. Так и закончилось.

Наутро повезли нас на аэродром. Поданы были самолеты. Наши самолеты, наши летчики. Разместили нас. Самолеты транспортные.

К. М.Всех повезли?

М. Ф.Всех.

К. М.У меня по документам — я знакомился с некоторыми личными делами — ощущение было, что Понеделина вывезли из Франции только в декабре.

М. Ф.Нет, с нами вместе вернулся. Не вернулся из Мосбургского лагеря Калинин, комбриг. Калинина я хорошо знал по польской кампании еще. Я командовал бригадой, он у меня командовал полком, в двадцатые годы. Многие знали, что он в плену вел себя нехорошо, и когда в Мосбурге наши генералы заявили, что это генерал такой-то и его надо особо… — он почувствовал, что к нему нехорошее отношение.

К. М.Заявили, кому?

М. Ф.Администрации лагеря. Мы думали, что они с ним что-нибудь сделают, арестуют его. Они не обратили внимания. Он не поехал с нами, остался там. Куда он девался, что с ним было дальше, я не знаю.

К. М.А в чем выражалось его дурное поведение?

М. Ф.Я не знаю.

К. М.Такое ощущение, или были слухи?

М. Ф.Нет, нет, знали, что он где-то с немцами, с Власовым какой-то контакт установил. А потом почему-то к нам в лагерь его бросили.

К. М.Вы считаете, что, может быть, его подсунули?

М. Ф.Может быть, подсунули, а может быть, не хотел работать, может проштрафился. Но он об этом молчал. С ним не разговаривали, и он на эту тему ничего не говорил. Там было несколько генералов, которые тоже как будто бы начинали с Власовым, потом отказались работать на Власова и были к нам брошены.

К. М.С ними разговаривали?

М. Ф.Тоже плохо разговаривали. Я вам скажу больше, даже к Понеделину большинство генералов относилось очень плохо, те, которые были с ним вместе с Хаммельбурге. Понеделин, как вы знаете, был объявлен врагом народа, приказ был о нем и еще о нескольких генералах. Я вам, кажется, рассказывал, что в Хаммельбурге немцы предложили писать историю Красной Армии. Генералам предложили, полковникам. Что, дескать, вам будут увеличены пайки, поскольку вы будете работать, сигареты вам будем давать. Некоторые пошли на это, а потом большинство начало их срамить: «Для чего вы это пишете немцам? С какой стати раскрываете все, что у нас было и как было? Приедете домой — пишите историю, сколько хотите». Отпали, отошли, бросили. Но к ним предубеждение со стороны генералов уже было. И вот когда меня привезли в Нюрнберг, в госпиталь военнопленных, я вам рассказывал, там услыхали, что я буду возвращаться обратно в крепость, французы, югославы и наши, которые работали у немцев и имели марки, собрали мне до пятисот марок. Не знаю точно, но много собрали. Собрали с тем, чтобы я мог дать генералам. Я отдал старшему генералу — Музыченко и говорю: «Вот, распределите», — и началось ущемление: одному дают пятьдесят марок, а другому — десять, в зависимости от степени, по его мнению, вины перед советской властью. А я несколько марок оставил, я знал, что он и будет распределять так, — подходил к таким генералам и давал. И вы знаете, они плакали: почему к нам такое отношение? Ведь такой-то тоже с нами был — называют фамилию, — а ему-то ничего, он с Музыченко хорош.

А должен вам сказать, что Музыченко, между нами говоря…

[Пропуск в записи].

Так вот, из Парижа мы на самолетах полетели, летим над Берлином и видим, что Берлин — разбитый весь. Это нас порадовало, что Берлину хорошо досталось. Сколько мы ни летели — везде разбитые дома. Смотреть приятно.

Опустились в Берлине на аэродроме, есть там аэродром в самом Берлине. Наши стали выходить, их спрашивают: «Вам куда?» — «Да мне вот нужно…» Обращаются к летчикам, спрашивают: «Когда будем в Москве? Когда полетим?» Летчики не отвечают, отворачиваются. Настроение у всех нехорошее стало.

К. М.Там что, заправка самолета?

М. Ф.Да, заправили самолет, полетели. Летим. Смотрю — Москву я хорошо знал — кружимся над Центральным аэродромом. Я говорю: «На Центральный аэродром мы прилетели».

К. М.А в Париже представители французские провожали?

М. Ф.Кто-то был. Но так — лишь бы отправить. Наши из консульства были по репатриации, и от французов был кто-то.

К. М.Там обстановка была нормальная?

М. Ф.Нормальная.

К. М.Смотрите — Москва цела, в общем.

М. Ф.Москва цела. Сели на Центральный аэродром. Уже темнеть начинает. Подрулили к ангарам. Смотрим, никого нет. Я говорю: «Что-то ни родных, ни музыки, ни цветов, нету». Молчат. Все молчат, притихли. Даже Самохин не бросил реплики.

Потом через некоторое время появляется группа офицеров во главе с генералом. Постояли, посмотрели в нашу сторону и ушли. А через некоторое время появились два маленьких допотопных автобуса. Я в жизни таких автобусов не видел. В камуфляже все. И легковые машины.

Подходит офицер. Подали трап. «Иванов, Сидоров, Карпов, Лукин, — называют по фамилии, — выходите». Выходим. Подходит ко мне: «Вы можете идти?» — «Нет, — я говорю, — не могу, мне надо помочь». — «Давайте, я вам помогу». Помог мне сойти. «Садитесь сюда, в легковую машину». Посадили меня в легковую машину вместе с энкаведешниками, и поехали. Спрашиваю: «Куда везете?» — «Вы же Москву знаете, сами видите». Не говорят. Я говорю «Москву-то я знаю, мы едем по улице Горького, а куда дальше-то?» — «А вы увидите».

Москва произвела удручающее впечатление. Камуфляжные дома, народ одет в стеганки и ватники.

Едем. Поднимаемся по — теперь Карла Маркса, а тогда — по Театральному проезду. Я говорю: «На Лубянку?» — «Нет». Повернули мы в сторону Старой площади. Я говорю: «Неужели в ЦК?» А он мне отвечает: «Вам там делать нечего». Поехали по Маросейке. Я говорю: «Значит, в Лефортово везете». А я знал, что Лефортовская тюрьма — это самая страшная тюрьма. Ну, думаю, в Лефортово везут. Смотрю, нет, свернули по направлению к Люберцам, за город поехали. Приехали в деревню Медвежьи Озера, остановились. Они не знают, куда ехать дальше. Сразу — ребятишки, женщины столпились. Наши тоже стали выходить. Куда направиться?.. Свернули налево. Три двухэтажных дома.