Константин Симонов - Симонов и война

К. М.Да в Париже остаться могли, наконец.

М. Ф.Они могли остаться в Париже. Они в Мосбурге могли остаться, к англичанам, к американцам перейти, так, как ушел Калинин. Могли же они это сделать, но они не сделали этого. С Понеделиным я много раз разговаривал. Я говорю: «Как ты себя чувствуешь? Как ты будешь?» Он говорит: «Ну ты сам понимаешь, как я себя чувствую. Знаешь, какое ко мне отношение-то у окружающих. Но я поеду, я докажу, что я не сдался в плен, что было безвыходное положение. Ну а стреляться, ты знаешь, я не захотел стреляться, не считал это нужным».

К. М.С Кирилловым на эту тему вы тоже говорили?

М. Ф.И с Кирилловым, и с другими. Так же они все и отвечали: «Я ни в чем не чувствую себя виноватым, было безвыходное положение». Кириллов говорит: «У меня осталась горсточка людей, я вижу, что мы окружены. Ну что делать? Стреляться? Патроны все мы выпустили, у нас уже ни одного патрона не осталось». И они были в полной уверенности, что их выслушают, разберутся, как и что было, как попали в плен. К сожалению, этого не случилось. Ни Понеделина, ни Кириллова не выпустили.

Вот я и говорю Булганину, что Понеделин-то и Кириллов прекрасно себя вели. Уж кого-кого было вербовать, как не их? Ведь Понеделину тоже предлагали вместо Власова, он же не пошел. Значит, он не враг народа, значит, какое-то заблуждение.

— А ты знаешь, кто подписал приказ о врагах народа?

Я говорю: «Знаю, еще при мне был подписан приказ, еще когда командовал армией, знал, кто его подписал».

— Принесите приказ.

Принесли приказ. Сталин, Шапошников, Молотов, Ворошилов, Жуков, Буденный, Тимошенко. Семь человек подписали.

Я говорю: «Товарищ маршал, может быть, тогда, в то время и надо было, чтобы люди более яростно дрались, но а теперь-то, когда война-то кончилась, зачем же их держать-то?»

Кому-то начинает звонить. Говорит: «Да вот Лукин у меня сидит. Про Понеделина говорим — прекрасно в плену себя держал не только он, любого спросите, никто про него не может сказать, что он где-то с немцами якшался. Ну, да, да, фотографии…»

А была фотография, вы сами видели эту фотографию. Как это можно сделать, я не знаю, — сидят немецкие офицеры и чокаются с ним. Я спрашивал его: «Ты где-нибудь сидел с немцами?» Он говорит: «Где-нибудь сидел…» Я говорю: «Ты чокался с ними?» Он говорит: «Нет». Как это можно сделать?

К. М.Да все можно сделать, это недолго.

М. Ф.Я вам скажу больше. В плену, в Хаммельбурге умер генерал-лейтенант Ершаков, командующий 20-й армией. Никогда он с немцами нигде не якшался. Вышел и вдруг упал. Разрыв сердца, и умер. Как теперь говорят, инфаркт видимо. Мы, военнопленные, из обыкновенных, не совсем чистых досок сколотили гроб и вынесли за проволоку. Немцы приняли это. Дальше не пошли. А потом получили журнал, в журнале — стоит обитый красной, с черным материей гроб, знамена РОА, немецкие знамена, часовые РОА и немцы стоят в почетном карауле. И написано: «Так немецкое командование хоронит генерала, который отказался от советской власти». Мы отлично все знали, что он не отказывался от советской власти. Но для пропаганды было это сделано. А он был очень порядочный, хороший советский генерал, до конца оставался преданным.

Булганин звонит — вот фотография. Я ему говорю, что я сам эту карточку видел, но этого не могло быть, его никуда не приглашали, ни в каких пирушках он не участвовал. Замечательно вел себя до самого последнего момента. Когда меня освобождали, отпускали, он еще находился там. Я был уверен, что разберетесь, а его не выпустили до сих пор.

К. М.Его уже расстреляли тогда или вскоре после этого.

М. Ф.Да. Вызывает адъютанта: «Разыскать семьи Кириллова и Понеделина».

Через несколько дней я звоню адъютанту Булганина, спрашиваю: «Как, нашли?» Он говорит: «Нашли. Жен приказано вернуть в Москву. Не могут найти сына Понеделина, еще не нашли, в каком он лагере». — «А сами Понеделин и Кириллов?» Молчит. Для меня ясна была картина, что их расстреляли.

Никто, конечно, Сталину не хотел передокладывать. Боялись, в то время Сталин считался непогрешимым, это понятно.

«Хорошо, в чем ты нуждаешься?»

Я говорю, что я ни в чем не нуждаюсь, получаю хорошую пенсию, получил выходное пособие, отдано распоряжение построить мне дачу (а потом с меня всё деньги получали за эту дачу, ну это черт с ним), мне машину дали, шофера прикрепили. Так что я всем доволен, ни в чем не нуждаюсь. Форму мне сшили. «Ну и живи. Будет плохо, приходи ко мне». Я говорю: «Николай Александрович, а как же с партией-то? В партию меня никто не звал, я сам пришел в партию-то. Я в Гражданскую войну командовал полком, бригадой командовал. Как же так получается? Какой же я беспартийный?» — «Ладно, все будет».

Через некоторое время вызывает меня тот же, который мне отказал в Конфликтной комиссии ПУРа; он являлся членом партийной комиссии ЦК. Вызывает меня и говорит: «Слушай, что же ты не пишешь нам, в партию не подаешь?» Я говорю: «Я был у тебя, ты мне отказал. Я механически выбывший считаюсь». — «Ну, знаешь, мало ли что там было. Пиши нам». Я говорю: «Нет, я писать не буду; на меня написано столько, я сам написал вот столько, а теперь я не помню, что я писал, и ты будешь мне говорить — а вот ты тогда-то, в такое-то время не там-то был, а там-то. Черт его знает, все теперь уже из памяти-то ушло, не буду писать». — «Ну напиши два слова — прошу вторично разобрать». Ну, это я могу сделать.

Написал я и говорю товарищам, которых уволили: «Слушайте, подавайте в партию, говорят, сейчас можно». — «Мы, — говорят, пробовали, — вчера Кузнецов вызывал — начальник Главного управления кадров» (Кузнецов был уже, поменялись они с Голиковым). А было так: собрал Кузнецов всех уволенных и говорит: «Ну что ж, товарищи дорогие, вы теперь ушли в запас, кто в отставку ушел; вы свое дело сделали уже, сейчас мы армию сокращаем; вы не подумайте, что к вам какие-то особые претензии из-за того, что вы были в плену. Подавайте в партию». — «Так ведь мы подавали в партию-то». — «Ну и что же?» — «Так нам морду набили. Вызвал нас Шкирятов и сказал: „Скажите спасибо, что у вас погоны на плечах остались, а вы в партию лезете“». — «Ну да, было время, а теперь совсем другое время, подавайте. Вот несколько дней назад был Лукин у Николая Александровича и говорит: „Товарищ маршал, я до сих пор в шпионах хожу“. Вы представляете, как ему тяжело?» — «Мы-то, — говорят, — знаем Лукина, это вы-то его мало знаете. „Знаете, как ему тяжело!“ А нам не тяжело?!» — «Ну, давайте, подавайте в партию».

Написали опять, в ЦК написали. Вызывает следователь. А до следователя еще не дошло распоряжение. Когда Булганин со мной говорил, он поговорил с Хрущевым, и решили это дело изменить.