Константин Симонов - Симонов и война

К. М.Это уже после смерти Сталина?

М. Ф.После смерти Сталина. Когда я был у Булганина, Хрущев через три-четыре дня ушел на Председателя Совета Министров Союза.

К. М.А до смерти Сталина ходить было бессмысленно.

М. Ф.Бессмысленно. Я им говорю, что Хрущев, он уже председатель Совета Министров, говорит: «Товарищ Лукин, все сейчас изменится». Я понял, что он дает мне надежду на то, что действительно изменится.

Видимо, распоряжение не дошло до партийных следователей. Они приходят, и им следователь говорит: «Вы опять в партию подаете!» — и начинает их опять жучить. Они ко мне. «Что ж ты, мать твою так, опять нас спровоцировал в партию подавать». Я в недоумении.

Вызвал меня этот Леонов, следователь.

К. М.В ПУР?

М. Ф.Нет, уже в ЦК, уже как член Контрольной комиссии ЦК. Он же был и председателем Конфликтной комиссии ПУРа. «Товарищ генерал, у вас три ордена?» Я говорю, да. «За Гражданскую войну?» Я говорю — да. «Кого же тогда в партии-то нужно иметь?» — «Ну, — я говорю, — это уж вам лучше знать, кого в партии держать». — «Ну вы посидите тут. Сейчас заседает Партийная комиссия, я схожу туда». Вы не бывали там, где Партийная комиссия?

К. М.Был.

М. Ф.Были? Узкий коридор такой, и по обе стены стоят стулья. Со мной сидит такой высокого роста, молодой, красивый парень. Лет так сорок пять, наверное, ему, не больше. Да и сорока пяти-то нет. Я говорю: «А вы чего сюда?» — «А я с целины». — «С какой целины?» — «Да вот бывшие „враги народа“, мы так друг друга называем теперь, когда возвращаемся, — с целины приехали». Я говорю: «За что вас посадили? Кем вы были-то?» — «В последнее время я, — говорит, — был секретарем Архангельского обкома. А до этого я был секретарем комсомола города Ленинграда. Киров меня выдвинул сначала на второго секретаря обкома, а потом ЦК утвердило меня первым секретарем Архангельского обкома». — «А за что же вас посадили, что вам предъявили?» — «Да мне, — говорит, — предъявили пустяковые дела. Первое — я хотел убить Кирова. Я им говорю, — как я мог хотеть убить Кирова, он же меня выдвинул, что же я, вместо него сесть хотел, что ли? А второе — это уже совсем никчемное: выдвинул командующего войсками в Верховный Совет. Так ведь вы знаете, не мы выдвигаем, а нам говорят — такой-то у вас должен пройти. Я бы, может быть, лучше провел бы какого-нибудь рабочего, доярку какую-нибудь, колхозника какого-нибудь, а мне приказали, я его и выдвинул. Ну вот мне и дали, я и был. Как был в летнем обмундировании, так и послали на лесоразработки. Ой, там и тяжело было, товарищ генерал, на лесоразработках!»

К. М.После войны, что ли, его загнали туда? Или в тридцать седьмом году?

М. Ф.В тридцать седьмом году это все было. А теперь только выпустили его. Или срок он отбыл, я не знаю, как это было. «Старшими начальниками были уголовники. Кормили плохо, морозы, снег вот так вот. Рубили лес. Норму я, конечно, не выполнял. Мало того — били. Я подумал — ведь в конце концов погибну я. И когда один раз подходит он ко мне, я не выполнил нормы, я чувствую, что он хочет бить меня… „Если ко мне подойдешь еще раз, я тебя зарублю. Вот топор у меня в руках. Зарублю! Мне терять нечего, я бессрочник. А ты погибнешь. С тех пор как рукой сняло. Нормы я не выполнял никогда“. Старался делать так, чтобы разогреться, но нормы большие давали, не выполнял. Я получал всегда не только свою пайку, а лишнюю пайку получал, как видишь, я ничего выгляжу теперь, прилично». Действительно, он выглядел ничего себе, прилично.

Пошел туда, его вызвали. Выходит оттуда, я говорю: «Как?» — «Знаете, по всем данным, партийный билет мне вернут. Куда пошлют, не знаю, все равно, но я чувствую, что партийный билет мне отдадут».

Рядом сидела женщина, старушка уже. Спрашиваю: «А вы за что?» Интересно все же узнавать-то, зачем народ приходит сюда. «А я, — говорит, — была учительница в Симбирске (или в Куйбышеве)». — «За что же вас посадили?» — «Да вредила в программных вопросах». «Вас арестовали?» — «Да. Сначала арестовали мужа». — «А муж кем был?» — «А муж был директором педтехникума. Сначала его посадили, а потом уже и меня взяли». — «И вы до сих пор не знаете, где он?» — «Не знаю».

А напротив сидит — коридорчик-то узенький, слышно все разговоры — сидит и прислушивается мужчина, обросший весь, обрюзгший, смотрит так на нее, и когда она сказала, что муж директор педтехникума: «Аня!» — кричит. Она его называет по имени. Обнялись. Сидели, друг на друга смотрели и не узнали друг друга, насколько люди изменились. По восемнадцать лет сидели. Представляете, картину? Жуткая картина.

Потом вызывают меня. Вхожу. Народу много сидит, человек пятнадцать.

— Ну, садитесь, Михаил Федорович. Ты меня узнаешь?

— Вот когда заговорили, я вас узнал.

Заместитель председателя Мосгорисполкома был у Булганина Николай Тимофеевич или Иван Тимофеевич, фамилию его тоже забыл. Заместителем у Шкирятова стал. А когда я был комендантом города Москвы, я хорошо был с ним знаком. Приезжает какая-нибудь организация иностранная, принимали, на банкетах и так далее, и часто мы с ним встречались. Он и говорит:

— Ну что ж, товарищи, Лукина я давно знаю, комендантом города Москвы был. Да вот, Николай Александрович мне звонил о нем; он с ним воевал, хорошо знает его по фронту. Да и ты, Леонов, наверно, его знаешь.

Я говорю, Леонов наверняка про меня знает.

— У вас какие-нибудь вопросы есть? — обращается к членам комиссии.

— Нет.

Я говорю: «У Леонова, наверное, есть вопросы, потому что Леонов разбирал мое дело». Леонов немножко смутился и говорит: «Нет, у меня вопросов».

— Ну, знаете, товарищи, я думаю, что товарища Лукина мы восстановим в партии. Товарищ Лукин, мы обыкновенно не объявляем, но вам мы можем объявить. Наше решение обыкновенно утверждает ЦК, но вам мы объявим. Мы вас восстанавливаем в партии. Вы настоящий генерал, советский генерал и будете членом партии. Дай бог вам жить долго.

Я расплакался. Все так вдруг, неожиданно.

— Партийный билет получите во Втором доме, в политотделе.

Прихожу туда. Заплатить за тринадцать лет членские взносы. Я говорю: «Да что вы, с ума сошли — за тринадцать лет членские взносы! Я же был беспартийным». — «А вот теперь надо заплатить все взносы». Я говорю: «Дайте мне позвонить вот такому-то». Я звоню и говорю: «Слушай, Иван Тимофеевич, как же так — в партии восстановили, а теперь партийный билет я должен выкупить, заплатить за тринадцать с половиной лет». — «А-а-а, там еще не знают постановления. У нас есть постановление: платить с момента выдачи партийного билета».

Я не обратил внимания, заплатил с момента получения билета, только за текущий месяц, а пришел домой, смотрю — перерыв у меня. Тьфу ты, черт возьми! Куда ни приеду, если нужно показывать партийный билет, — а почему у вас перерыв? Каждому надо объяснять. Мне это дело надоело, откровенно говоря, я ему звоню и говорю: «Слушай, что же ты мне филькину грамоту выдал?» Он говорит: «Как филькину грамоту?» — «Куда я ни приду, меня спрашивают, почему перерыв, и я должен каждому объяснять, как я долго был в плену, как я себя вел и так далее, и так далее. Зачем мне это нужно! Ты уж лучше сделай меня опять беспартийным». — «Ну ладно, — говорит, — напиши заявление, чтобы сделали без перерыва». Я написал, и тут же быстренько наложил он резолюцию, и все сделали как надо, без перерыва.