Константин Симонов - Симонов и война

А дальше начали вызывать всех остальных моих товарищей, которые были уволены, которых следователи брали сначала в ежовые рукавицы, а потом смягчались.

Одному генералу такое предъявили обвинение: (а некоторые документы немецкие уже к нашим попали), он сказал немцам, что формируются на Волге триста дивизий, и часть уже перейдет в наступление, и будет плохо вам, немцам. Такой смысл. А немцы готовились к наступлению, действительно должны были здесь наступать, а услыхав такое от генерала, да к тому же от начальника артиллерии армии, от лица довольно сведущего, — они отменили наступление на этом фронте, испугались. А там действительно появились новые части. Пленные показывают, и разведка, видимо, доносит, что новые части появились.

Он говорит, я тоже знал, что немцы готовятся к наступлению, поэтому и сказал, чтобы запугать, что у нас еще не все иссякло. Потом его все же восстановили в партии.

Почти всех выпустили, кроме Понеделина, Кириллова, Сибаева — генерала железнодорожника, он у меня в армии одно время был. А Самохина не выпустили. Самохину дали двадцать пять лет. Потом выпустили Самохина, и я его встретил. Он был преподавателем военной кафедры Московского университета на Ленинских горах, но в партии его не восстановили, он так и умер беспартийным. Единственный человек, которого не восстановили.

Последним я давал показания на Герасимова года полтора-два тому назад, сейчас живет в Бердичеве, из числа пытавшихся писать историю, но потом он отказался, сидел долго, потом был беспартийным; он просил, чтобы меня вызвали в ЦК, в ЦКК. Спросили, знаю ли я такого. Я говорю, что знаю. «Напишите». Я написал. Ничего плохого я не мог о нем написать. Восстановили тоже в партии. Всех восстановили в партии, кроме одного Самохина.

И работали. Потапов работал долго, умер два года назад. Хороший генерал. Да все вели себя примерно. Были колебания у некоторых по написанию истории, а чтобы идти работать к немцам — все категорически отказались. Так что наш генералитет, находясь в тяжелых условиях немецкого плена, очень тяжелых условиях, остался верным своей родине.

Один из генералов, он в плену не был с нами, где-то в другом месте сидел, звать его Петя, фамилию забыл. Хороший генерал, очень веселый, симпатичный такой. Освободили его американцы. Это было как раз на границе Югославии и Италии. Он спрашивает: «Могу я машину взять и поездить?» — «Пожалуйста, поезжай». И он говорит: «Я поехал в Югославию, потом махнул в Италию. А когда наездился уже, пришел к консулу и говорю — я вот такой-то, такой-то, отправляйте меня домой». Его отправили. Когда он приплыл в Одессу, его за шкирку и посадили. Тут уж он вместе с нами сидел. Хороший парень. Не выпустили. Жалко парня.

К. М.Погиб?

М. Ф.Погиб.

(В связи с работой над фильмом «Если дорог тебе твой дом» к бывшему председателю Моссовета Василию Прохоровичу Пронину [7] Председатель исполкома Моссовета с 1939-го по 1944 г. был послан на беседу редактор фильма Лазарь Израилевич Хволовский. Запись пересказа беседы Хволовского с Прониным Симонов практически не редактировал. — А. С.).

Л. Х.Наш разговор начался с того, что я рассказал ему о студии, о замысле фильма. Он сказал, что фильм такой очень нужен, особенно для молодежи.

— Но фильм будет ценен лишь в том случае, — заметил он, — если там будет сказана правда. Только правда. А то подумайте, ну что сейчас говорят о начале войны? Фактор внезапности. Ерунда все это. Никакой внезапности не было. Было чистое поражение. Ну, во-первых, весь народ был подготовлен ворошиловскими речами к войне на территории противника. Во-вторых, во главе армии стояли эти «конногвардейцы» Ворошилов, Тимошенко и Буденный. Все они в военном смысле люди ограниченные, а в общем — так и подавно.

И наконец, в-третьих, вооружением и, главное, тактикой немцы нас превосходили. У нас ведь тактика была какая? Фронтальная. Кавалерийская. Вот немцы нас и били.

А внезапности никакой не было. Мы все, вплоть до Сталина, знали, что война будет. Помню, я еще в тридцать девятом году, еще перед Финской, был как-то на заседании Политбюро. Речь, кроме всего прочего, шла о противовоздушной обороне и, в частности, о противовоздушной обороне Москвы. Сталин вдруг меня спросил: «Как у вас дела в этом плане?» Ну, я ему ответил, что, мол, неважно, опыта нет, варимся в собственном соку. Сталин тогда сказал, что он даст указание разведке собрать данные об опыте противовоздушной обороны.

Прошло какое-то время; Сталину, сами понимаете, я не напоминал, — как вдруг приходит мне в Моссовет огромный пакет. И там надпись Сталина: «Материалы для Пронина». Это были данные нашей разведки об организации ПВО в Лондоне и в Берлине. Тридцать девятый год, там уже вовсю война шла, или даже сороковой это был.

Нам все это, кстати, впоследствии очень помогло.

Потом помню другой случай. Это уже во время Финской было. Сижу я у себя как-то, перед самым новым годом. Вдруг звонок. Сталин.

— Что делаете? — спрашивает.

— Да вот, — говорю, — собираюсь Новый год встречать.

— А вас не интересует, как в Ленинграде поставлено дело противовоздушной обороны?

— Очень, — говорю, — интересует.

— А когда бы вы могли туда поехать?

— Дня через два, — отвечаю.

— Нет, говорит, поезжайте сейчас.

Ну, я и поехал. И провел там десять дней. А вы говорите — внезапность.

Да что там говорить. Двадцать первого июня вечером вызвал он нас с Щербаковым. Приехали мы к нему в Кремль. Было девять часов вечера, как сейчас помню. У него уже сидели Ворошилов, Тимошенко и Молотов.

Сталин сказал нам, что по данным разведки, по словам перебежчиков, сегодня должна начаться война. Он спрашивал о нашей готовности к этому.

Потом Ворошилов, Тимошенко и Молотов ушли. А мы с Щербаковым остались и сидели у Сталина до трех часов ночи. В три часа ночи, когда уже стало светло, — 22 июня, — Сталин посмотрел на часы, подошел к окну и сказал:

— Ну, сегодня, кажется, войны не будет. Вы где отдыхаете?

Мы сказали, что в Барвихе, двадцать минут езды от Москвы.

Он говорит:

— Ну, поезжайте.

Вышли мы от Сталина, сели в машины, поехали к дачам. Только подъехали, даже в ворота не заехали. Чекисты стали нам ворота открывать и говорят:

— Война.

Мы развернулись — и обратно, в Москву.

(К этому рассказу Пронина мне хочется сделать некоторые добавления. Я абсолютно верю в достоверность этого рассказа о встрече 21 июня, потому что в воспоминаниях Кузнецова рассказывается, что Тимошенко, бывший тогда наркомом обороны, вызвал Кузнецова к себе 21 июня в одиннадцать часов вечера и дал ему указание о боевой готовности № 1. Это указание могло последовать лишь после разговора со Сталиным о перебежчиках, о котором рассказывал Пронин. Так что показания Кузнецова и Пронина друг друга подтверждают).