Чарльз Тейер - Медведи в икре

Янг очень быстро завел друзей среди обладателей белых, цветных и желтых лиц в Вашингтоне, и наша кухня вскоре стала общественным центром «Кью-стрит» [158] Улицы в Вашингтоне, идущие с востока на запад, названы по буквам алфавита (за некоторым исключением), а с севера на юг — имеют порядковые номера. . Однажды вечером, когда я читал, то услышал странные звуки, шедшие из находившейся в цокольном этаже кухни. Два голоса то взрывались хохотом, то замолкали в полной тишине, пока очередной двухголосый гогот снова не сотрясал кухонную лестницу. Что особенно заинтриговало меня, так это то, что обмена словами не было. Я спустился вниз, чтобы посмотреть, что происходит, и увидел Янга с другим китайцем, сидящими на кухонном столе и писавшими китайские иероглифы на листе бумаги. Когда я появился в дверях, Янг поспешно объяснил:

— Мой друг, он кантонец. Моя маньчжурец. Я не понимая, когда он говоря. Он не понимает меня говоря. Но писать понимать легко.

Так со всей очевидностью проявились все преимущества иероглифической письменности над нашим фонетическим алфавитом.

В Вашингтоне мы оставались недолго и вскоре снова отправились на большом корабле — на этот раз в Гамбург.

Летом 1939 года ежегодный страх перед войной достиг кульминации — на этот раз реальной. Власти Гамбурга начали бурить артезианские колодцы для чрезвычайных обстоятельств. В парках рабочие рыли траншейные убежища. Домовладельцы начали обкладывать окна мешками с песком. Янг, помня об опыте партизанской войны, которую вели в Маньчжурии местные генералы, откровенно и открыто презирал все эти приготовления, просто потому, что знал — война будет другой. Кроме того, у него выработалась весьма определенная неприязнь к немцам. Он снисходительно называл их «дойчии». Но вообще Янг не любил никого из «иностранцев», которыми считал всех кроме маньчжур, американцев и, по некоторым причинам, русских.

— Дойчии, — говорил Янг, — все боятися война. Дойчии очень плохо к жидам. Дойчии очень смеяться над китайцы. Но все равно, дойчии боятися война.

Он упрямо отказывался помогать владельцу моего дома строить бомбоубежище в нашем жилом доме.

— Дойчии боятися баклажан. Янг не боятися баклажан.

Но я сказал ему, что не важно, боится он аэропланов или нет, закон требует, чтобы он помогал строить убежище. На это он очень невежливо пробормотал:

— Все дойчии много чертовы дураки.

Наконец война пришла, и вскоре после ее начала состоялся первый воздушный налет Королевского военно-воздушного флота на Гамбург. Я стоял на балконе своей квартиры в пижаме, наблюдая за сколь впечатляющими, но столь же неэффективными попытками немецких зенитчиков сбить британцев. Послышался топот ног, и появился Янг.

— Янг, я же сказал тебе раз десять, чтобы, когда начинается воздушная тревога, ты спускался вниз в убежище. Лучше идти самому, чем быть арестованным или раненым!

В свете от трассирующих очередей я мог видеть улыбку Янга.

— Хозяин не идти убежище, Янг не идти в убежище, — упрямо ответил он.

— Мне не нужно идти в убежище. Вице-консулы не спускаются в убежища. Но ты должен. Кроме всего прочего, тебя могут ранить.

Но Янг не двигался.

— Янг не идти вниз. Война знакомая Янгу. Если инглиизи убивать много дойчии, то могут убивать Янга тоже.

Британские самолеты пролетели, и огонь прекратился. Только теперь Янг согласился спуститься в свою коморку за кухней. Но когда он спускался, то бормотал:

— Дойчии много чертовы дураки. Никого не сбивать.

Через день или два, когда я заканчивал завтрак, сидя на балконе своей квартиры, я увидел, как Янг в своем синем халате очень живо пересекает улицу. Как правило, Янг никогда не торопится, и я с любопытством наблюдал за ним, пытаясь понять причину спешки. Через несколько секунд полдюжины фрау-домохозяек с той скоростью, какую только позволял развить им их излишний вес, выскочили из-за угла в погоне за Янгом. Но у Янга было большое преимущество, и он проскочил ворота, поднялся по ступенькам и уже вошел в дверь, когда предводительница погони только добралась до нашего дома. Она посмотрела на нашу лестницу, что-то бормоча своим спутницам, затем все развернулись в обратную сторону.

Я вошел в кухню и спросил Янга, что все это значило.

— Ничего, хозяин, ничего. Янг не делать ничего, — и слегка глуповато улыбнулся.

— Почему эти домохозяйки преследовали тебя, Янг?

— Я не знаю, хозяин. Эти хаусфрау много дураки, может быть. — И его лицо расплылось в широченной усмешке. Поскольку было ясно, что мне от него ничего сегодня не добиться, я бросил дальнейшие расспросы.

Вечером, когда я закончил ужинать, шестеро пожилых гамбургских рабочих, одетых в свое лучшее воскресное платье, свежевыбритые, позвонили в дверь моей квартиры и сказали, что желают видеть господина вице-консула . Янг открыл им дверь и стоял за моим креслом, в то время как они выстроились в шеренгу передо мной и вели себя весьма уважительно. Я предложил им сесть, но их немецкая выучка требовала от них сохранять свое положение, и они отказались.

Спикер всей группы объяснил, что они пришли, чтобы со всем уважением просить господина вице-консула наказать своего китайского слугу за то происшествие, которое случилось утром на рынке. Оказалось, что жены шестерых рабочих стояли в очереди вместе с поваром господина вице-консула и вполне естественно стали обсуждать военное положение и даже спросили повара господина вице-консула о том, что он думает на этот счет. Повар, однако, высказался оскорбительно, а когда они выразили ему свой протест, убежал. Они будут благодарны господину вице-консулу, если он обяжет своего повара принести им свои извинения.

Я посмотрел на Янга. Он оскалился от уха до уха, но ничего не сказал. Тогда я понял, что он не скажет ничего, что помогло бы разрешить ситуацию. Вопрос стоял так: либо мы вступаем в конфликт с местным населением, либо пытаемся заставить Янга потерять лицо. Я повернулся к шестерым мужчинам.

Не уверен, сказал я, что иностранцам не позволено выражать свое мнение относительно ситуации на войне или относительно положения в Германии, особенно если их об этом просят. Если же такой запрет существует, то в компетенции городских властей, а не делегации частных лиц информировать меня об этом. Если господам будет угодно, я готов посоветовать им отправить жалобу по надлежащим каналам штатгальтеру. Если он придет к выводу, что факт имел место, он сможет разрешить это дело вместе со мной.

Мужчины выразили свое несогласие, но в мягкой форме, потому что увидели логику моего бюрократического подхода, и, отвесив необходимые поклоны, удалились.

Когда Янг проводил их до дверей, я позвал его.