Владимир Кантор - Карта моей памяти

Поразительно, что империя возникает в довольно тяжелый для России период. Только что потерпели поражение от шведов, надвигались поляки. Русский историк Погодин говорил, что если бы не Петр, которого мы все ругаем (справедливо или нет – другой разговор), то, может быть, мы на этой территории говорили бы сейчас по-шведски или по-польски. Петр сумел спасти Россию.

В своей статье «О ничтожестве литературы русской» Пушкин говорил, что образующееся Просвещение Запада было спасено растерзанной и издыхающей Россией». Россия, однако, не погибла и не издохла. И стало быть, возвращаясь в Европу, Россия получала свою законную долю наследства. Подвиг этого возврата совершает Петр, хотя и до него, цитирую Пушкина, «в эпоху бурь и переломов цари и бояре согласны были в одном: в необходимости сблизить Россию с Европою. <���…> Наконец, явился Петр». Это «явился Петр» повторяют Хомяков, Замятин. Формула Пушкина «явился Петр» – это некое явление, которого, казалось бы, было совершенно неоткуда ждать. Чудо преображения и, как он говорил, «успех народного просвещения был следствием Полтавской битвы, и европейское Просвещение причалило к берегам завоеванной Невы».

Для Пушкина именно те, кто не хотят величия России, становятся врагами Петра. Он лаконично выразил это общей фразой и о внутренних, и о внешних врагах, объединив и Мазепу, и бунт, и шведского короля Карла. «Враги России и Петра» или «народные витии» и внутри страны и вовне, которые оказались врагами Петра.

Надо сказать, что сегодня, когда ругают Петра, я всегда думаю о поразительной исторической неблагодарности по отношению к нему. Как говорил Лихачёв, даже наш алфавит, который называют кириллицей, скорее надо было бы называть по имени Петра петровским, ибо алфавит, которым мы пользуемся, создан Петром. Это действительно так.

Для Пушкина «страшна стихия», но он уверен: Россия – это та же Европа, еще и ныне подверженная ударам стихийных сил, как раньше им был подвержен Запад. Это пушкинская формула русской истории. Он помнил европейские чумные бунты, Жакерию, восстание Мюнцера и т. д., а также Тридцатилетнюю войну и Столетнюю войну – все эти катастрофы Запад пережил. Россия их переживает, может быть, чуть позже, но она тоже, как он полагал, в состоянии все это преодолеть. Запад боролся, не всегда побеждал, дорого поплатился, например, Французской революцией. Но, как говорил Пушкин: «Если в презираемом племени родился Сын Божий (писал он Чаадаеву), то все возможно на этой Земле». Русь потому вернется в Европу, что она исконная часть Европы. Об этом, кстати, его «Руслан и Людмила», «Песнь о вещем Олеге» и т. д. Это прочтение нашего прошлого, как европейского, и в плохом, и в хорошем.

О Пушкине часто говорят, что он вывел некую новую формулу русской истории. Пушкин говорил: «Да, мы должны были вести совершенно особое существование, которое, оставивши нас христианами, сделало нас однако совершенно чуждыми христианскому миру». То есть мы христиане, выброшенные из Европы. Пушкин полагал, что история России требует иной формулы, но не националистической. Он строит свою историософию, как путь разных стран, каждой по-своему идущих к просвещению и свободе. Россия в этой системе идет не через национализм, а через петровское имперское преображение страны. Это мысль Пушкина.

Говоря, что Россия развивалась иначе, Пушкин совершенно не ликует. «Феодализма у нас не было, и тем хуже», – пишет он. Если националисты требуют другую формулу истории по сравнению с западноевропейской и воспринимают ее как положительный фактор, Пушкин – как горестный. Он видит европейское развитие в христианстве. «Величайший духовный и политический переворот на нашей планете есть христианство. В сей-то священной стихии исчез и обновился мир. Горе стране, находящейся вне европейской системы» – это пишет Пушкин. И далее следуют слова об особой формуле русской истории. У нас, говорил он, иная формула, чем у христианской Европы. Мы не имели ничего общего с Западной

Европой, но его формула основана на вере в чудо христианского откровения и преображения. Он говорил, что человек «видит общий ход вещей и может выводить из оного глубокие предположения, часто оправданные временем, но невозможно ему предвидеть случая – мощного мгновенного орудия Провидения». Петр стал тем случаем и орудием провидения, тем перводвигателем, как говорил Пушкин, кем наша двинулась Земля.

На самом деле, проблема случая и необходимости – это одна из важнейших философских проблем. Мы чаще говорим о детерминизме в истории: это стало следствием того-то. Но случай столь же важная философская категория, как необходимость. И случай порой играет ключевую роль в развитии истории. Я не говорю о деталях, которые всем понятны, например, «а если бы не было Ленина, была бы Октябрьская революция, или нет». Но вот такой случай, как раз связанный с проблемой империи – появление Древней Греции. Почему вдруг она появилась? Объяснений миллион. Почему вдруг вместе сошлись все факторы, которые создали Древнюю Грецию и вырвали ее из азийского моря (весь мир был Азией), каким образом вдруг появляется первая маленькая европейская страна? Вот вам случай, который далее развивается уже по неким законам необходимости.

Так вот явление – «явился Петр» – это спасительный случай для России. Более того, отрицать дело Петра – это тем самым отрицать христианский шанс России вновь после татарского погрома стать христианской, т. е. европейской, страной. Скажем, одно из деяний Петра, преобразовавших ментальность России. Деталь мелкая, но важная. Летоисчисление в Московской Руси шло от сотворения мира. И Россия была такой старой, как допотопные ящеры, впору умирать. Петр вводит ее в систему христианского летоисчисления. Россия молодеет на несколько тысяч лет, и для европейских стран Россия естественно становится частью европейской ойкумены, сразу входит в corpus christianum.

Давайте представим, что наши самые лютые националисты отказались от Петра, сказали, что «мы уходим в изоляционизм» (с этого я начал). Чего мы лишаемся? Перечисляю наугад. Книгопечатания, телевизора, гармошки, термометра, машины, телефона, антибиотиков, динамита, лампочки Эдисона (она же все-таки Эдисона, а не Ильича), фото, кино, магнитофона, компакт-дисков и т. д. Я беспорядочно перечисляю, но это то, что было выработано европейской культурой, и то, что Россия взяла по праву европейской страны. Либо изоляция предполагает отказ от всего, и тогда мы оказываемся неизвестно где. Либо мы часть этой системы. А европейская система – это система стран, прошедших через империю. Все европейские страны наследовали опыт Римской империи, надо ли напоминать Испанскую империю, Португальскую империю, Британскую империю, Австро-Венгерскую империю, Священную Римскую империю германской нации и т. д. Европа пронизана имперскими токами, и Россия, войдя в Европу как империя, вошла туда в стилистике европейской культуры.