Владимир Кантор - Карта моей памяти

У Синявского есть замечательное рассуждение о том, что большевики победили, будучи в меньшинстве, потому что назвали себя большевиками, и народ понимал, что надо идти за большевиками, разумеется, их больше, стало быть, и мудрости, и силы у них больше. Так слово может играть довольно важную роль в историческом развитии. Вот так же у нас играет, к сожалению, отрицательную роль слово «нация». Запад говорит: «Мы создаем нации, национальные государства». Independent nation – это независимое государство. Государство, а не нация.

В свое время, как вы помните (а может, не помните) знаменитый Струве пытался утвердить идею имперской нации в России, говорят, что в Британии возможна британская имперская нация, почему же у нас невозможна российская нация. Да потому что в Англии нация одновременно и нация и государство. У Струве даже было такое удивление: почему Ленин назвал свою партию Российской социал-демократической партией. «Это что, они считают себя империей? – спрашивал Струве. – Почему не русская?» Но Ленин действительно имел в виду объединение всех наций внутри России. И он действительно восстановил, правда в виде деспотии, структуру Российской империи.

Продолжая тему империи и нации, надо сказать, что после великой Петровской реформы, я бы сказал, петровской революции, можно говорить об антипетровской контрреформе, которая была совершена Николаем I, когда была сформулирована знаменитая триада «Православие, самодержавие, народность». Это три столпа, на которых должна была держаться империя. Но современники сразу увидели здесь реакцию против петровских реформ. Любопытно, что православие в этой триаде стоит на первом месте, и это в многонациональной и многоконфессиональной стране. Российская империя – это и католики, и протестанты, и мусульмане и т. д. А в формуле верховенство уступается Церкви, что фактически было неправдой. Не император обнимает властью народы империи, а как бы Церковь, вера, расшатывая прочность государства. Победоносцев очень четко подхватил эту идею Николая I. Он говорил, что «все остальные церкви не признаются истинными или вполне истинными».

Возникает в результате колоссальное внутреннее напряжение, как конфессиональное, так и национальное. У Пушкина была прекрасная формула. Он писал Чаадаеву: «Вы видите единство христианства в католицизме, но не заключается ли оно в идее Христа?» Эта идея Христа, идея надконфессионального христианства поразительна. К ней потом пришли на Западе русские эмигранты – Степун, Франк и др. Ведь не случайно поначалу христианство возникает как единая религия, именно в империи. Это имперская религия, которая обнимает все народы. Если вы помните, вначале в Риме каждый народ ставил своего бога. Было очень трудно. Пришел единый христианский Бог, который обнял все народы.

Надо сказать, что в России была еще одна проблема с нашим православием. Получалось, что пастырская деятельность наших священников была невозможна, так как перевод Библии на русский язык, который готовился еще при Николае, усилиями оппонентов был сожжен.

Борис Долгин: Он готовился еще при Александре I.

Кантор : Да, извините, готовился еще при Александре I и был запрещен усилиями Шишкова. Как говорил Шишков, «читать Библию по-русски значит унизить ее высокое предназначение». Но это и значило перейти от простого повиновения к какому-то уразумению и осмыслению ситуации. Надо сказать, что наиболее крупные русские богословы в прошлом столетии, например Ю.Ф Самарин, человек вполне православный, вполне славянофильский, писал И. Аксакову: «По мере того, как я подвигаюсь к толкованию литургии крестьянам, меня более и более поражает полное отсутствие всякой сознательности в их отношении к церкви. Духовенство у нас священнодействует и совершает таинства, но оно не поучает. Оно даже не понимает, что такое поучение. Писания для безграмотного люда не существует, остается богослужение. Но оказывается, что крестьяне, по крайней мере, в здешних местах (собственно везде) не понимают в нем ни полслова. Мало того, они так глубоко убеждены, что богослужебный язык им не по силам, что даже не стараются понять его. Выходит, что все, что в церкви читается и поется, действует на них, как колокольный звон, но как слово, голос церкви, не доходит до них ни с какой стороны».

Первое русское издание Библии вышло в 1875 г., а уже социалистические учения к тому моменту Россию вполне заполонили. И это христианское религиозное слово шло с большим опозданием. Да и священнослужители были далеки от того, чтобы доносить живое слово Библии прихожанам. Соответственным было и у народа отношение к священникам, к попам. Не случайно они назывались «жеребячьей породой», «Заветные сказки» Афанасьева – вещь жестокая, там именно поповская семья показана в самом скабрезном виде.

В общем, как говорил Федотов, «Два последних императора (т. е. Александр III и Николай II), ученики и жертвы реакционного славянофильства, игнорируя имперский стиль России, рубили ее под самый корень». А Николай, на мой взгляд, вообще произвел довольно чудовищную вивисекцию, когда он уничтожил название города – Санкт-Петербург, он убрал имя святого, и город стал Петроградом. Лишить города святого во время войны – это достаточно серьезно. И став Петроградом, город обратился в инвариант Москвы. То есть то духовное напряжение между двух столиц, которое вызывал подлинно европейский город, сошло на нет. Град Петра терял смысл своего существования, а гибель Петербурга была по сути гибелью Российской империи. Не буду приводить бесконечных стихов русских поэтов об этом. Универсальность имперской европейской идеи была подвергнута сомнению и на государственном уровне, и на культурном.

Например, Хлебников в одном из своих сборников процитировал замечательные стихи юной 13-летней девочки. «Хочу умереть и в русскую землю зароют меня. Французский не буду учить никогда, и в немецкую книгу не буду смотреть». Может быть, конечно, это вопль двоечницы, но весьма характерный. Подъем русского национализма, как пишет современный исследователь (А.Г. Вишневский), направленный в частности на ослабление центробежных тенденций, на деле способствовал их усилению. Эти тенденции привели к распаду Российской империи.

Если сегодня говорить о России, стоит твердо понимать, что «Россия – не Русь, – как писал историк Г.П. Федотов, – но союз народов, объединившихся вокруг Руси. И народы эти уже не безгласны, но стремятся заглушить друг друга гулом нестройных голосов. Для многих из нас это все еще непривычно, мы с этим не можем примириться. Если не примиримся – то есть с многоголосностью, а не с нестройностью, – то и останемся в одной Великороссии, то есть России существовать не будет. Мы должны показать миру (после крушения стольких империй), что задача Империи, то есть сверхнационального государства, – разрешима. Более того – когда мир, устав от кровавого хаоса мелкоплеменной чересполосицы, встоскуется о единстве как предпосылке великой культуры, Россия должна дать образец, форму мирного сотрудничества народов, не под гнетом, а под водительством великой нации. Задача политиков – найти гибкие, но твердые формы этой связи, обеспечивающей каждой народности свободу развития в меру сил и зрелости».