Жан-Батист-Антуан-Марселен де Марбо - Мемуары генерала барона де Марбо

В домах этой деревни разместился хорватский полк [67] Хорватским автор называет один из семнадцати полков австрийской пограничной пехоты, в которых служили жители Хорватии, Славонии, Баната и граничащих с Турцией областей Трансильвании. (Прим. ред.) , но вместо того, чтобы стрелять в нас из окон, за которыми палаши наших кавалеристов не могли их достать, хорваты неразумно покинули свои укрытия. Они мужественно вышли на улицу, надеясь остановить наши эскадроны на подступах к деревне штыками в сомкнутом строю. Но французские кирасиры не оставили им на это времени. Они появились, когда хорваты еще в беспорядке выходили из домов. Их смяли, порубили палашами, усеяв улицу их телами! Но держались они стойко. Один батальон сопротивлялся особенно ожесточенно. В схватке моя лошадь получила удар штыком прямо в сердце, сделала несколько шагов и замертво упала около придорожного столба, так что одна нога у меня оказалась придавленной телом бедного животного, колено уперлось в столб, и я не мог сделать ни малейшего движения. В таких случаях кавалеристу приходится очень плохо, поскольку никто не останавливается, чтобы его поднять. И вот первый полк наших кирасир после сабельной атаки устремился дальше в деревню, а за ним и вся дивизия. Хорваты между тем не спешили бросать оружие.

Лошади, если только они не слишком устали, очень редко наступают на тела лежащих на земле людей. Вся дивизия кирасир промчалась через меня, но я не получил ни малейшей царапины. Однако высвободиться я не мог, и мое положение было тем более тяжелым, что еще до атаки я заметил крупный кавалерийский корпус неприятеля, стоящий прямо за Экмюлем. Теперь я мог предположить, что после того, как наших кирасир отбросят и отгонят от деревни, австрийские кавалеристы будут мстить за хорватов и мне уготована печальная участь! В момент затишья, который наступил на улице, я заметил недалеко от меня двух неприятельских гренадеров. Отставив ружья, они поднимали своих раненых товарищей. Я сделал им знак подойти и помочь мне высвободить ногу. Они послушались, то ли из добрых побуждений, то ли из опасения, что я могу их убить, хотя в тот момент вокруг не было ни одного француза. Зная, что наши кирасиры впереди, хорваты сочли себя пленными, впрочем, такие солдаты рассуждают мало. Они подошли. Признаюсь, что при виде того, как один из них достал из кармана большой нож, чтобы перерезать стременной ремень, держащий мою ногу под лошадью, я боялся, как бы ему не пришла в голову мысль воткнуть лезвие мне в живот, что он мог бы сделать без особых затруднений. Но он был честен, и с помощью своего товарища ему удалось поставить меня на ноги. Я приказал им взять мою упряжь и вышел из Экмюля, чтобы добраться до нашей пехоты, оставшейся за деревней.

Хорваты послушно пошли за мной, и хорошо сделали, потому что, как только мы вышли из деревни, позади нас раздался ужасный шум. Это возвращались наши эскадроны, и, как я и предвидел, их гнали превосходящие силы противника, в свою очередь рубящие всех, кого могли достать. Кирасиры были вне себя из-за того, что им пришлось отступить, и, проезжая мимо нас, они хотели проткнуть хорватов, несущих мое седло. Но эти солдаты помогли мне, и я не дал их убить. Я приказал им лечь в ров, где сабли не могли их достать. Сам я тоже залез бы туда, но увидел, что в передних рядах австрийцев скакали уланы, которые могли бы достать меня там своими пиками. К счастью для нас, дивизии Сен-Сюльписа нужно было проскакать всего триста-четыреста шагов, чтобы получить поддержку. Видя, что кирасиры возвращаются, император бросил им на помощь две кавалерийские дивизии. Но каким бы коротким ни было это расстояние, которое мне надо было преодолеть, чтобы не попасть под пики австрийских улан, для меня оно представлялось огромным… Два кирасира поставили меня между собой, взяли каждый за одну руку и потащили, так что я большими скачками смог две минуты выдержать галоп их лошадей. Большего и не понадобилось, так как посланная императором кавалерия уже явилась к месту действия, неприятель прекратил преследование и даже был отброшен от Экмюля, который заняли наши войска.

Для меня было самое время прекратить эти акробатические упражнения. Я совершенно запыхался и попросту едва ли мог держаться на ногах. При этом я имел возможность еще раз убедиться, насколько тяжелые ботфорты, которые тогда носили наши кавалеристы, были неудобны на войне. У молодого офицера из того эскадрона, который меня спас, убили лошадь, и двое кирасир, протянув ему руки, как и мне, помогали ему бежать. И хотя он был высоким, худым и гораздо более проворным, нежели я, его тяжелые и негнущиеся сапоги не позволили ему выдержать скорость несущихся галопом лошадей. Он выпустил спасавшие его руки, и, когда, прогнав австрийцев, мы вернулись на то самое место, мы нашли его убитым ударом уланской пики. Было видно, что он хотел освободиться от своей неудобной обуви — один сапог был наполовину стянут с ноги. На мне же были небольшие гусарские сапоги, легкие и мягкие, не помешавшие моему бегу.

В надежде найти свою упряжь я вернулся ко рву, где оставил моих хорватов. Я нашел их спокойно спящими в этом укрытии — все, что произошло над их головами, не причинило им ни малейшего вреда. Они получили от меня вознаграждение, и я повел их к холму, на котором находились император и маршал Ланн. Я был уверен, что маршал не захочет остаться без моих услуг до конца битвы и даст распоряжение выдать мне лошадь из французских полков, которые были при нем. Действительно, он отдал такой приказ, но в тот момент рядом были только кирасиры, и мне подвели огромное, тяжелое животное, совершенно не подходящее для службы адъютанта, который должен очень быстро передвигаться от одного пункта к другому. Маршал обратил на это внимание, и находящийся в свите императора полковник вюртембергских шеволежеров поспешил оказать любезность, отдав приказ своему ординарцу спешиться и отдать мне свою лошадь. И вот подо мной снова была прекрасная лошадь с клеймом из оленьих рогов! Любезность этого полковника пробудила во мне угрызения совести за мой утренний неблаговидный поступок, но я успокоил их теми же «иезуитскими» рассуждениями. Забавно, что, когда я привез донесение резервным частям, я встретил там своего слугу Вуарлана. Подойдя ко мне, чтобы передать еду, которой всегда были наполнены его огромные сумки, он вскричал: «Да это настоящий черт, а не лошадь! Сегодня утром она была серая, а теперь черная!»

Сражение при Экмюле началось и продолжалось целый день на пересеченной местности, покрытой холмами и группами деревьев. Но по мере того как мы продвигались к Дунаю, местность становилась более открытой и ровной. Мы вышли на огромную равнину, простирающуюся до Ратисбонна. У австрийцев лучшая в Европе кавалерия, но под предлогом, что ее надо держать в резерве, чтобы прикрывать возможное отступление, они либо вовсе не используют ее в сражениях, либо делают это крайне редко, что приводит их к поражениям и отступлению, которых можно было бы избежать. При отступлении же их кавалерия действует прекрасно. Так было и при Экмюле. Как только эрцгерцог Карл увидел, что битву он проиграл, что его пехоте, вытесненной с холмистых участков, предстоит трудное отступление по равнине под натиском многочисленных французских эскадронов, он выпустил вперед всю свою кавалерию, которая храбро нас сдерживала, пока их пехотинцы, артиллерия и обозы отходили к Ратисбонну. Император, со своей стороны, выдвинул наших гусар и егерей, поддерживаемых сильными дивизиями Сен-Сюльписа и Нансути, против которых неприятель выставил две такие же дивизии. Легкая кавалерия с обеих сторон отошла на фланги, чтобы не быть раздавленной между двумя покрытыми железом кирас кавалерийскими массами, устремившимися навстречу друг другу. Они столкнулись, врезаясь друг в друга, образуя одно огромное переплетение!