Иван Стрельбицкий - Штурм

Что значит на военном языке «неожиданно быстро»? Только то, что система планового отхода оказалась нереальной, она рассыпалась как карточный домик под стремительным натиском Советской Армии. На простом языке это называется бегством.

Так обстояло с 6-й немецкой армией. А что произошло с другими, входившими в группу «А»? «Хотя группе армий и удалось к 30 сентября отвести свои силы… через Днепр, она не смогла предотвратить того, что противник захватил два плацдарма на южном берегу реки».

Даже невоенному человеку понятно, что ни о каком планомерном отходе не может быть и речи, когда одна армия «неожиданно быстро была отведена на запад», а на фронте двух других советские войска успешно форсировали Днепр и захватили плацдармы.

Недобитый генерал-фашист нагло клевещет на советских людей. Вопреки правде он договаривается до того, будто «население добровольно последовало» за отступающими немецкими частями.

Но тут Манштейна явно подвел его партнер по кровавым преступлениям генерал Г. Гудериан. В книге «Танки, вперед!» он вынужден признать, что «действия партизан к концу войны особенно активизировались и охватили все районы боевых действий. Это заставило использовать для борьбы с партизанами целые соединения, которые были крайне необходимы на фронте».

Наши люди, воспитанные Коммунистической партией, в суровой длительной войне доказали свою любовь к Родине, преданность Советской власти, готовность всеми силами защищать великие завоевания социализма. Пусть помнят об этом все враги нашего государства, бряцающие ядерным оружием.

Рассказывая о тяжелых боях на Миусе и Молочной, хочется добрым словом вспомнить врачей, медицинских сестер, санитаров. Они трудились самоотверженно, многим спасали жизнь, возвращали в строй тысячи и тысячи раненых гвардейцев.

После прорыва обороны немцев на Молочной мне пришлось побывать в большом таврическом селе Веселое, где расположился полевой армейский госпиталь № 52–36.

Начальника госпиталя на месте не оказалось, и нас встретила старшая сестра, стройная блондинка лет двадцати, которую санитары называли почему-то начальником штаба. Чувствовала она себя уверенно. Девушка доложила четко и со знанием дела:

— В госпитале двести двадцать больных и восемьдесят выздоравливающих. Докладывает старшая сестра Ширмаева Раиса Прокофьевна.

После вручения орденов и медалей группе раненых офицеров и солдат мы разговорились с ними. Рассказав о последних успехах наших войск на фронте, я задал обычный вопрос:

— Как вас кормят, как лечат?

Среди дружного одобрительного гула уловил ворчливый, недовольный голос. У противоположной стены в углу на койке лежал боец с землистым цветом лица. Он только недавно перенес операцию.

Ловко лавируя между табуретками, к нам подскочил на костылях ладно скроенный солдат, несколько минут назад получивший орден Красного Знамени. Это был казак 9-й кавалерийской дивизии.

— Товарищ генерал, — густым басом заговорил он. — Я третий год воюю, пяток ранений получил. Всякие порядки видел. Здесь и лечат хорошо, и харч добротный. Госпиталь первейший. Так что зря ворчит тот. — И он рукой показал на солдата в углу.

— Казак правильно гуторит! Госпиталь дюже хорош! Да и сам начальник не раз был ранен, понимает наши нужды, — послышались со всех сторон голоса. — Ты, казак, лучше расскажи, как медпункт с танками воевал! — крикнул кто-то под дружный хохот товарищей.

Бывалого вояку не надо было долго упрашивать. Усевшись поудобнее на койке соседа, он с явным удовольствием приступил к рассказу:

— Служили мы с майором Медуновым, теперешним начальником госпиталя, в двести двадцать шестом кавалерийском полку восемьдесят третьей кавалерийской дивизии. Он был старшим полковым врачом, а я бойцом первого эскадрона. Трудно приходилось воевать в сорок первом. Чуть полк выйдет в чистое поле, пикировщики тут как тут. Много раненых у нас в ту пору было, а работники санчасти завсегда успевали и с поля их убрать, и перевязать. Вот тогда-то я и получил первое ранение. Врач Медунов и ногу вправил, и перевязку честь честью сделал. Через месяц я опять на коня сел.

— Да ты про танк расскажи, — нетерпеливо требовали товарищи.

Казак охотно продолжал:

— Дело было так. В январе сорок второго наша дивизия вышла в тыл противника. Накромсали мы фашистов видимо-невидимо. Не успеют они, бывало, занять оборону, как мы берем их в клинки. Боялись нас здорово — увидят, кричат: «Козакен, козакен!»

В районе Дудоровского стекольного завода — это в Брянской области — противник бросил против нас танки. Завязались бои, эскадроны спешились. Тут-то я и получил сразу два ранения. Положили меня на сани и в момент доставили в полковой медпункт. А там полно пострадавших. Майор Медунов, его помощник — младший врач и санитар перевязывают бойцов. Глянул на меня Лев Федорович и говорит: «Что, дружище, опять попало? Где же тебя положить?» На полу, на койках, на столе — всюду наш брат солдат. Положил меня на скамейку у окна и начал обрабатывать рану. Боль адская, а я терплю, зубами поскрипываю. Посмотрел в окно и вижу: к дому медленно подходит танк. Вначале подумал, что это наши танкисты везут раненого. Но не тут-то было. Танк подошел ближе к дому, и сразу видны стали на башне черные кресты. «Немцы!» — закричал я, и почти одновременно в комнате раздался страшный треск. Это танк открыл огонь по санчасти…

Мы и не заметили, как командир эскадрона, которому младший врач перевязывал ноги, пополз к двери, распахнул ее и бросил бутылку с горючей смесью, которую принес сюда молодой пехотинец. Жидкость разлилась по танку, и он сразу же вспыхнул как свечка. Все раненые, забыв про свои недуги, похватали бутылки и поползли из хаты. Я тоже взял бутылку, а двинуться не могу. Меня придавил Медунов. Он был ранен, его помощник — тоже. Досталось всем, кто был. Медунов не позволил перевязывать себя, а сразу подошел к командиру эскадрона. Тот лежал на пороге в глубоком обмороке…

Солдат на минуту замолчал. Я обратил внимание на старшую сестру. Широко раскрыв глаза, затаив дыхание, она слушала бесхитростный рассказ.

Дверь внезапно распахнулась, и в дом энергичным шагом вошел майор медицинской службы Медунов. Это был подтянутый, плотный здоровяк лет двадцати пяти.

— Опять мой дружок басни рассказывает, — с улыбкой заметил он.

— Словом, — продолжал боец, — когда танк загорелся, то два танкиста выскочили из машины и, покатавшись по снегу, потушили пламя на одежде. Один из них бросился бежать, но его сразу же подстрелили, а второй, с окровавленной щекой, поднял руки. Подошел поближе, дрожащим голосом кричит: «Я коммунист, я коммунист!» Врешь, думаю. И до того злость меня разобрала, и не помню уж сам, как вырвал я из забора шест с красным крестом и кинулся на него в «атаку». Смешно, понятно, стало, когда остыл, а поначалу удержаться не мог…