Сергей Шубинский - Черты и анекдоты из жизни императора Александра Первого

Уничтожение крепостного права, было одной из любимых мыслей императора Александра. В 1816 году был сделан первый опыт этого, — утверждением положения для эстляндских крестьян. Инициатива освобождения принадлежала дворянству. Государь предложил Курляндии сделать тоже, а когда дело замедлилось, повелено было ввести или выработанный для нее проект, или утвержденное уже эстляндское положение. Дворянство согласилось на последнее. Лифляндия боролась долго с затруднениями, сопряженными с этим многосложным делом; наконец, в 1818 году, и она приняла учреждение об освобождении крестьян. Замечательны слова Александра лифляндскому дворянству по этому случаю — «Радуюсь, что лифляндское дворянство оправдало мои ожидания. Ваш пример достоин подражания. Вы действовали в духе времени и поняли, что либеральные начала одни могут служить основою счастия народов» (13).

При вступлении на престол императора Александра, фельдмаршал граф Н. И. Салтыков просил государя об определении своего сына президентом в одну из коллегий. — «Я сам молод, — отвечал ему Александр, — и с молодыми президентами мне нечего делать».

Князь П. А. Зубов, оказавший императору Александру, при его воцарении, важные услуги, просил государя исполнить одну просьбу, не объясняя в чем она заключалась. Государь дал слово. Тогда Зубов представил ему к подписи заранее изготовленный простительный и определительный указ генерал-майору Арбеневу, который был виновен в том, что в Итальянскую кампанию 1799 г. скрылся от своего полка во время сражения. Император поморщился, однако подписал: «принять вновь на службу». Через минуту, подойдя к Зубову, он начал просить его также выполнить одну свою просьбу. Зубов униженно выразил готовность исполнить беспрекословно все, что прикажет государь. Тогда Александр сказал ему: «Пожалуйста, раздерите подписанный мною указ». Зубов растерялся, покраснел, но, делать нечего, разорвал бумагу (15).

В бытность свою, в 1812 году, в Москве, государь остался весьма доволен всеми распоряжениями и мерами, принятыми главнокомандующим первопрестольной столицей, графом Ф. В. Ростопчиным и пожаловал ему эполеты с своим вензелем, сказав при этом — «Я сам теперь у тебя на плечах» (16).

Известный остряк и каламбурист, обер-камергер А. Л. Нарышкин, пользовавшийся особенным расположением императора Александра, несмотря на свое огромное состояние, имел множество долгов, потому что жил слишком роскошно и был очень добр и щедр. В 1810 году, государь пожаловал ему Андреевский орден с бриллиантовыми украшениями, ценою тысяч в тридцать. Новопожалованный кавалер, вечно нуждавшийся в деньгах, поспешил заложить этот орден в Ломбард как вдруг, вслед затем, при дворе был назначен какой-то большой праздник, на который, разумеется, следовало непременно явиться в новой звезде. Что делать и как выпутаться из затруднений? Деньги, полученные под залог ордена, были уже истрачены, достать их скоро было нельзя, а директор Ломбарда был человек неумолимый и неспособный поддаться никаким красноречивым просьбам о осушении ордена закладчику хоть на четверть часа прежде уплаты всей ссуды. Сказаться больным, лечь в постель и принимать лекарство, представлялось в настоящем случае средством неловким и неудобным. Оставался один только исход: прибегнуть к царскому камердинеру, у которого хранились две бриллиантовые звезды государя — одна из них, новенькая, стоила шестьдесят тысяч рублей. Нарышкин пустил в ход всевозможные убеждения, просьбы, любезности, обещания, и, после продолжительных переговоров, склонил камердинера дать ему надеть новую звезду государеву, под клятвой, что она будет возвращена немедленно после праздника. Весьма довольный, Нарышкин явился в этой звезде во дворец. Случайно взглянув на орден, император по четырем крупным бриллиантам, украшающим углы, заметил разительное сходство с его собственною новою звездою. Несколько раз пристально всмотревшись в орден, государь подошел к Нарышкину, отвел его в сторону и сказал:

— Вот странность, кузен: вы носите звезду точь в точь такую, какую я недавно получил от моего ювелира.

Смущенный Нарышкин отвечал несколькими бессодержательными и бессвязными фразами. Такое замешательство, в виду загадочно-торжественного сходства одного орденского знака с другим, разумеется еще сильнее возбудило в государе подозрение и он с явною сухостью и неудовольствием сказал Нарышкину:

— Не знаю, кузен, ошибаюсь ли я, но скажу вам прямо: полагаю, что это именно моя звезда; сходство с нею просто поразительно.

Окончательно сконфуженный и уничтоженный обер-камергер признается тогда в своей проделке и, предавая себя вполне заслуженной каре, просит только помилования чересчур податливому царскому камердинеру. Изумленный такой неожиданной развязкой, благодушный и снисходительный Александр мгновенно смягчился. Подавив в себе чувство справедливого негодования, он милостиво отвечал кающемуся придворному:

— Успокойтесь. Поступок ваш не на столько важен, чтоб я не умел его простить. Однакож, мне самому не приходится уже употреблять этот орден, а остается подарить его вам — с условием, чтобы я вперед не подвергался подобным заимствованиям моих вещей» (17).

Дмитриев, при назначении своем министром юстиции, имел всего лишь аннинскую ленту. Однажды находясь у государя, он решился сказать ему:

— Простите, ваше величество, мою смелость и не удивитесь странности моей просьбы.

— Что такое? — спросил Александр.

— Я хочу просить у вас себе александровской ленты.

— Что тебе вздумалось? — сказал государь с улыбкой.

— Для министра юстиции нужно иметь знак вашего благоволения; лучше будут приниматься его предложения.

— Хорошо, — отвечал Александр, — скоро будут торги на откупа, — ты ее получишь.

Так и сделалось.

Когда Дмитриев пришел благодарить императора, то он, смеясь спросил его:

— Что? Ниже ли кланяются?

— Гораздо ниже, ваше величество, — отвечал Дмитриев (18).

Дмитриев, вообще был очень сдержан и осторожен, но раз, при докладе государю, ему случилось забыться. По окончании доклада, он подал императору заготовленный к его подписанию указ о награждении какого-то губернатора орденом. Александр почему-то усомнился и сказал:

— Этот указ внеси лучше в комитет министров.

В то время подобное приказание было не в обычае и считалось исключением. Дмитриев обиделся, встал со стула, собрал бумаги в портфель и отвечал государю:

— Если, ваше величество, министр юстиции не имеет счастия заслуживать вашей доверенности, то ему не остается ничего более, как исполнять вашу высочайшую волю. Эта записка будет внесена в комитет.