Эзрас Асратян - Иван Петрович Павлов 1849 —1936 гг.

Отрицательное отношение Шеррингтона и других зарубежных ученых-идеалистов к павловскому учению об условных рефлексах сам Павлов объяснял тем, что его учение материалистично, направлено против дуалистического представления. Шеррингтон же прямо заявлял, что «человек есть комплекс двух субстанций: высшего духа и грешного тела [...] как это ни странно для физиолога теперешнего времени» [ 13«Павловские среды», т. III, стр. 252—253.]. «Заядлым анимистом» считал Павлов и Келера, который «никак не может примириться, что эту «душу» можно взять в руки, взять в лабораторию, на собаках разъяснять законы ее деятельности. Он этого не хочет допустить...» [ 14«Павловские среды», т. II, стр. 430.].

Великий натуралист считал таких ученых своими идейными врагами и с гордостью заявлял о том, что с ними он воюет. «Я против некоторых психологов опять имею сердце. Я их отрицал, потом немного примирился, но теперь опять факты восстанавливают меня против них. У них, по-видимому, имеется желание, чтобы их предмет оставался неразъясненным: вот какая странность! Их привлекает таинственность. От того, что можно объяснить со стороны физиологии, они отворачиваются [...] В этом вредном, я бы сказал отвратительном, стремлении уйти от истины психологи типа Иеркса или Келера пользуются такими пустыми представлениями, как, например, обезьяна отошла «подумала на свободе» по- человечески и «решила это дело». Конечно, это дребедень, ребяческий выход, недостойный выход...» [ 15Там же, стр. 386, 388.]. Противопоставляя дуализму и анимизму этих учений свой материалистический монизм, Павлов говорил: «Незаконный успех этой психологии среди современных психологов можно понять так, что среди них все еще дает себя знать дуализм в виде анимизма, то есть понятия о своеобразной субстанции, противопоставляющейся остальной природе и обязывающей исследующую мысль держаться в отношении ее иначе, чем в отношении материальных явлений» [ 16«Павловские среды», т. III, стр. 44.].

Лишь в свете такого враждебного отношения материалиста Павлова к идеализму со всеми его разновидностями и можно правильно понять его истинное отношение к психологии, вызвавшее немало кривотолков. В действительности его отношение к психологии как науке объяснялось непримиримостью воинствующего материалиста к идеализму, свившему себе гнездо в психологии. Он обрушивался на психологию своего времени за ее антинаучную, идеалистическую сущность, за ее индетерминизм, за беспространственное мышление, за отрыв психики от материи. Именно из-за этих качеств он и называл ее фантастической и бесплодной. Не случайно он постоянно противопоставлял психологию и естествознание. В течение многих лет психология была для него как бы символом идеализма, а естествознание — символом материализма.

Павлов признавал возможным познание всех тайн природы. Он был оптимистом и глубоко верил во всемогущество человеческого ума, в его торжество над природой. В его ранних и поздних произведениях есть много прекрасных мыслей, направленных против агностицизма, релятивизма и других разновидностей идеалистического мировоззрения. Он писал: «Сложное берется наукой только по частям и обрывкам, и оно захватывается ею постепенно все более и более. Следовательно, будем надеяться и терпеливо ждать, когда точное и полное знание нашего высшего органа — головного мозга — сделается нашим подлинным достоянием, а с этим и главною основою прочного человеческого счастья» [ 17И. П. Павлов. Поли, собр. трудов, т. IV, стр. 326,].

Павлов безгранично верил, «что на пути, на который вступила строгая физиология мозга животных, науку Ждут такие же поражающие открытия и. с ними такая же чрезвычайная власть над высшей нервной системой, которые не уступят другим приобретениям естествознания» [ 18И. П. Павлов. Полн. собр. трудов, т. III, стр. 228.]. Обосновывая правомерность естественнонаучного изучения психической деятельности животных и человека, Павлов говорил: «Здесь и сейчас я только отстаиваю и утверждаю абсолютные, непререкаемые права естественнонаучной мысли всюду и до тех пор, где и покуда она может проявлять свою мощь. А кто знает, где кончается эта возможность» [ 19Там же, стр. 104.]. Особенно сильна была вера Павлова в силу эксперимента, как наиболее эффективного и достоверного орудия познания тайн природы, придающего научной работе действенный характер. Он считал, что в научно-исследовательской работе естествоиспытателя «наблюдение собирает то, что ему предлагает природа, опыт же берет у природы то, что он хочет» [ 20Там же, т. II, стр. 357.]. Он был строго объективным исследователем сложных явлений природы, придававшим фактам решающее значение при проверке своих теоретических положений; действительность, практику он считал критерием истины. Среди многочисленных упреков Павлова по адресу психологов и психологии имеется упрек и в том, что психолог «еще не совсем отрешился от пристрастия к философскому приему дедукции, от чисто логической работы, не проверяющей каждый шаг мысли согласием с действительностью. Физиолог действует совершенно обратно» [ 21Там же, т. III, стр. 428.]. Однако когда он говорил, что «факты — это воздух ученого», без них теории—«пустые потуги» [ 22Там же, т. I, стр. 27.], это не было проявлением эмпиризма, как полагали некоторые. В этих словах ярко выразилась его мысль о том, что критерием истинности той или иной научной теории является ее согласие с объективной, реальной действительностью. Он смотрел на факты как на мощную броню, защищающую его материалистическое учение от проникновения идеализма.

Органической составной частью боевого материализма Павлова был его атеизм.

Читатель уже познакомился с некоторыми воспоминаниями автора, свидетельствующими о том, что Павлов был убежденным атеистом. В последние годы в нашей печати появились подобного рода воспоминания ряда других учеников Павлова, а также его родственников и знакомых [ 23Имеются в виду, в частности, воспоминания известного художника М. В. Нестерова, писавшего портреты Павлова, воспоминания М. К. Петровой, Ф. П. Майорова, П. К. Анохина, Л. Н. Федорова, в течение многих лет работавших с Павловым, и других хорошо его знавших лиц. Приведем некоторые выдержки из этих воспоминаний об отношении Павлова к религии, опубликованные в журнале «Здоровье», 1954, № 4. М. К. Петрова писала: «Я в течение почти 25 лет находилась в постоянном контакте с ним, много раз слышала его высказывания по этому вопросу. Он, конечно, был полным атеистом и никаким иным быть не мог». «Войдя в лабораторию И. П. Павлова молодым человеком (1921),— пишет П. К. Анохин,—я, естественно, не раз задавал ему вопросы о религии. Меня всегда поражала его прямолинейность как естественнонаучного материалиста. Он, конечно, не был религиозным и, как ответил одному своему корреспонденту, не верил в бога, считая веру несовместимой с его научным мировоззрением». В воспоминаниях художника М. Ф. Нестерова читаем: «Опыты окончились, собачку увели, а мы остались продолжать беседу, которая незаметно перешла на отвлеченные темы, на «веру и неверие». Иван Петрович был откровенный атеист. Наш Павлов, рожденный в духовной семье, уважающий своих дедов, отца, мать, в ранней своей поре, еще, быть может, в Рязани, а позднее и в университете, в Медицинской академии, где в те времена господствовали материалистические теории, по склонности своей натуры проникся этими теориями, их воспринял со всем пылом своей природы, просолился ими, как то было с тысячью подобных ему».].