Краинский Васильевич - Записки тюремного инспектора

Державную комиссию ненавидят и стараются по возможности обойтись без нее. К тому же это партийное учреждение, от которого зависит назначение служащих в русские учреждения и в ведении которого находятся открытые в Югославии русские учебные заведения. Туда бесполезно обращаться рядовому беженцу, а тем более людям с другой политической окраской и принадлежавших ранее к бюрократическому миру царской России. Э. А. Хвостова, жена бывшего черниговского губернатора, говорила нам, что она не могла получить место классной дамы в институте только потому, что она Хвостова. То же самое утверждала дочь известного в России сенатора Трегубова О. С. Громова, говорившая нам, что отцу ее Державная комиссия не оказала поддержки, и четыре года он бедствовал, пока сербы не устроили его на службу.

И это не единичные случаи. Бедствуют очень многие заслуженные, уважаемые и достойные люди, имеющие в прошлом большие заслуги перед Родиной, но они занимали в царской России высокое служебное положение и потому теперь игнорируются теми, кто выплыл на поверхность переродившейся русской жизни. Благоденствуют, конечно, те, кто больше всех виноват перед русским народом и позорно бежали, сдав без борьбы свои позиции большевикам. Мы разумеем членов Временного правительства и их сподвижников. Они обеспечены, отлично живут за границей, занимаясь по-прежнему интригами, и продолжают упорствовать, несмотря на явную очевидность их провала. О них не хотелось бы даже и слышать, но они упорно впиваются в душу беженской массы, давая о себе знать постоянными своими выступлениями.

В Белграде Державную комиссию, по словам В. А. Шольц, называют чрезвычайкой. Как образовалась Державная комиссия и как попали туда руководители ее, никто из рядового беженства не знает. В Державной комиссии сидят люди обеспеченные. Родину они не защищали, в армии не служили, с большевиками не дрались. Беженской жизни они не испытали. Эвакуации не пережили. Это не генерал Врангель, ушедший последним из Крыма. А держат они себя надменно, говорят свысока, руки рядовому беженцу не подают. Интересы беженства им чужды. Они получают хорошие оклады содержания и живут отлично. Так говорят решительно все. И в данном случае от себя лично мы не могли бы сказать ничего. Я не сталкивался с Державной комиссией и никого там не знаю.

Правда, еще до этих разговоров я инстинктивно чувствовал, что не для таких, как я, существует Державная комиссия, и мне было бы бесполезно обращаться в учреждение, во главе которого стоит человек, свергавший царя. Мне не хотелось записывать эти впечатления, но пришлось к слову, и к тому же об этом так часто приходится слышать, что, несомненно, это является мнением громадного большинства рядового беженства.

Помимо сего меня просто интересует, в какую форму впоследствии выльется это отношение к Державной комиссии, и как будет потом оценена деятельность тех лиц, против которых так настроены за рубежом русские люди. Меня интересует к тому же вопрос, кто такие эти люди, ставшие во главе беженства, и кто дал им власть над ними. Господина Челнокова, конечно, мы знали как революционера, но кто такие Плетнев, Орешков и другие, фамилии которых мы слышали, но не можем припомнить? В России мы их не знали и ответа не получили.

Помню, в первый же год нашего пребывания в Югославии много говорилось о том, что в Державной комиссии враждебно относятся не только к армии генерала Врангеля, но и вообще к военным, и как на абсурд указывалось, что эти люди должны заботиться о тех, кого не любят. Я тогда мало интересовался не только Державной комиссией, но и вообще зарубежными делами, но вопрос этот так упорно муссировался, что невольно приковывал к себе внимание.

Единственный человек, имя которого в другой окраске приходилось постоянно слышать при упоминании Державной комиссии, это С. Н. Палеолог - правительственный уполномоченный по делам беженцев, о котором также нет двух мнений. Это человек доброжелательный, честный, хороший, служащий русскому беженству и готовый прийти на помощь каждому. Но в Державной комиссии он не имеет веса, как человек другого лагеря.

Конечно, речь идет только о лицах, стоящих во главе Державной ко -миссии и руководящих сферах, а не о тех, кто стоит там в канцеляриях и делопроизводствах. Мы лично видим только одно: Державная комиссия не только не сумела представить беженство в международном отношении, но даже оказалась неспособной отстаивать интересы беженцев в Югославии. Конечно, ничего объединяющего, а тем более представляющего беженство, Державная комиссия не имеет.

И в этом отношении совершенно правы беженцы, которые говорят, что представительства у русских беженцев нет. И в этом отношении гораздо счастливее военные, имеющие в лице генерала Врангеля и его штаба все - и представительство, и объединение, и защиту, и поддержку. Обиднее всего то, что, несомненно, среди людей, ушедших из России, есть люди вполне достойные, уважаемые, с громадными знаниями и опытом, которые могли бы стать во главе беженства, но случилось так, что выплыли на поверхность случайные и партийные люди. И вот в результате мы видим полную разобщенность людей в беженстве и бесконечную группировку людей, отмежевывающихся друг от друга.

Живут хорошо только те, кто выехал из России со своими организациями - земский союз, городской союз, Красный Крест... Одним словом, те, кто вывез из России капитал и имущество. Каждая группа действует самостоятельно, в своем кругу, не допуская вмешательство в свои дела беженства. Красный Крест открывает свои учреждения, земский союз -свои, Державная комиссия - свои, а бывает и так, как случилось с Гербо-вецким госпиталем. Красный Крест ликвидирует госпиталь, продавая за бесценок имущество госпиталя, а в это же время какое-то другое русское учреждение открывает такое же лечебное заведение, затрачивая громадные средства на обзаведение. Казалось бы, что проще - создать одну общую кассу, беженский фонд, и объединить все в одно целое - русское -беженское, уничтожив привилегии отдельных групп.

Но. всюду политика и борьба отдельных лиц и групп за власть. А между тем рядовое беженство, то есть те, кто претерпел больше всех, нищенствуют, бьются одиноко в непосильной борьбе за существование и остаются за бортом, издали наблюдая, как хорошо устроились те, кто своевременно бежал из России с капиталами, принадлежащими не им, а русскому народу. И это явление наблюдается не только в Югославии.

Мне пишут из Варшавы: «Здесь тоже колония разбилась на два лагеря - богатых и бедных. Я, конечно, в числе последних, и хотя ко мне отношение многих чрезвычайно сердечное, но я сижу в своей скорлупе и бываю только у своих». И вот эта наша беженская аристократия представляет собой обособленный класс русских людей, по которому вовсе нельзя судить о жизни русского беженства.