Карл Гейкинг - Дни императора Павла. Записки курляндского дворянина

Прежде чем вернуться домой, я отправился к генерал-прокурору, чтобы объяснить ему, почему я не могу назвать ему своего имения (его у меня не было), и чтобы просить его похлопотать о сохранении мне прежней, полученной еще от герцога курляндского пенсии или, по крайней мере, о получении пенсии сенаторской.

Генерал-прокурора не было дома, и он должен был вернуться для того, чтобы сейчас же ехать в Гатчину. Поэтому я написал ему все, о чем не мог, сказать лично, и в ответ получил от него такое письмо: «Барон! Письмо, которое касается вашей отставки, я только-что получил, и спешу вам ответить, что я, намереваясь ехать в Гатчину, согласно вашему желанию представлю дело Его Величеству и употреблю все усилия, чтобы по возможности исполнить ваши желания. Имею честь быть Петр Лопухин».

Так как мои разъезды продолжались несколько часов, то я вернулся домой уже к вечеру и застал всех моих друзей в сильнейшем возбуждении.

— Успокойтесь, — сказал я с улыбкой, — император соизволил на то, чего я так давно желал; я счастлив, имея теперь возможность вернуться в отечество и освободиться от моей каторжной службы.

После этого я рассказал о всех вышеописанных обстоятельствах. Видно было, что на разных, окружающих нас лиц мой рассказ произвел вполне различное впечатление.

На другой день я послал сказать вице-президенту Корфу, что я не здоров, и через одного из моих коллег просил в сенате извинения за свое отсутствие.

На третий день генерал-губернатор дал мне знать, что император соизволил разрешить мне ехать в Митаву, но отказал в назначении пенсии. Этот отказ заставлял опасаться, что отставка была дана в неприятных выражениях, так как император ввел три формы объявления об увольнении.

1) «По болезни увольняем мы его от всех должностей». Это давало понять, что после возможного выздоровления можно опять получить место.

2) «По его просьбе соизволили мы на увольнение».

3) «Такой-то увольняется».

13 сентября из сената был мне доставлен запечатанный конверт с бумагой следующего содержания:

«По высочайшему повелению его императорского величества государя императора правительствующий сенат сообщает тайному советнику сенатору барону Гейкингу именной указ за собственноручным подписанием государя императора, данный сенату 8 сентября в следующих словах:

«По прошению тайного советники и сенатора барона Гейкинга освобождаем мы его от всех служебных обязанностей. Павел».

«Вследствие сего сенат распорядился о настоящем, официальном извещении. 13 сентября 1798 г.».

Из этого видно, что император не терял ни минуты, чтобы меня уволить. Мое письмо, написанное 6 сентября, могло быть ему вручено 7-го, а указ помечен 8-го.

Вследствие моей отставки, я в тот же день отправился к Палену, чтобы получить от него паспорт. Он приказал изготовить его безотлагательно и сказал: «Я сейчас ate вечером передам об этом государю».

Жена моя осталась в Петербурге, чтобы продать дом, мебель и часть гардероба, который в провинции мне был ненужен.

Лишь у немногих лиц оставил я свои визитные карточки и поехал один. Впрочем, со мною был Ж. Ж. Руссо, любимый автор моей юности и постоянный друг всей моей жизни. Вследствие юридической деятельности я было забросил его, но теперь опять с наслаждением возвратился к нему.

Сознаюсь, Петербург оставлял я с болью в сердце, хотя я здесь постоянно недомогал. Но у меня были причины думать, что больше я уже никогда его не увижу. Погода была такая же пасмурная, как и мое настроение, и мысль, что весь день я принужден провести в бездействии, сильно меня угнетала.

Едва я завидел Митавский замок, как почувствовал в себе печаль или, правильнее сказать, ложный стыд. «Итак, говорил я себе, я возвращаюсь домой, заклейменный немилостью, которую, пожалуй, будут считать заслуженной. Прежде я из третьего департамента посылал курляндскому губернатору и вице-губернатору указы, а теперь я в качестве простого обывателя буду получать их от них. Теперешний губернатор принадлежит к числу моих друзей, он знает двор, ежедневно имеет случай видеть его произвольные решения, которые он против воли должен приводить в исполнение. Надеюсь, что он поймет меня. Остаются еще мои враги — адвокаты и их клевреты. Но я смело встречусь с ними и постараюсь избежать и унылого вида и смешливой веселости». Чтобы узнать, какое впечатление произведет в городе мое появление, я решил провести, под предлогом нездоровья, несколько дней дома и вести себя возможно осторожнее и сообразоваться с данными, которые будут получены доступными мне средствами.

В Митаву я приехал в 8 часов утра и остановился в доме моего друга Дершау, так как мой был еще занят бароном Корфом, хотя срок найма уже истекал.

Прежде всего я написал письмо губернатору Ламсдорфу, чтобы поставить его в известность о своем приезде и извиниться, что по болезни не могу сделать ему визита. Он велел передать мне устно, что моя невзгода его очень огорчает и что он скоро сделает мне визит. И действительно он приехал ко мне, завязался длинный разговор, во время которого мы обнаружили и взаимное доверие, и одинаковое взаимное уважение. Я показал ему подлинный документ о моей отставке и он удостоверился, что император вовсе не заклеймил меня своею немилостью и что я принадлежу, следовательно, к числу тех, которые могут спокойно проживать в губернии. Этот визит был мне очень полезен и мало-помалу за ним перебывал у меня весь город.

Пробыв несколько дней у себя в кругу родственников и знакомых, я решился наконец выйти. Прежде всего я посетил губернатора и спросил его, не считает ли он нужным, чтобы я представился королю Людовику XVIII, к которому император относился в то время, как нельзя лучше. Он заставил его сложить с себя имя графа Де Лилль, принять королевский титул, окружить себя своей гвардией и принимать королевские почести. Ламсдорф был того же мнения, как и я. Решено было, что он представит меня на следующий день.

В воскресенье я отправился в замок, где я впервые увидел несчастного Людовика XVIII. Пройдя через последнюю приемную я встретил двух старых рыцарей св. Людовика со шпагами в руках, стоящих на часах. Когда мы вступили во внутренние покои, губернатор представил меня камергеру герцогу Де Вилькиер. Его рост — немного более высокий, чем у карлика соответствовал размерам его ума. Впрочем он был учтив и прямодушен. Через минуту появился Людовик XVIII и я должен сознаться, что этот государь внушал мне живейший интерес. Он хорошо говорит, обладает хорошими познаниями в римской, французской, итальянской и английской литературах. Память у него удивительная. Географию он знает, как никто. Менее понравился мне герцог Ангулемский, который имел смущенный вид и не умел сказать самой простой вещи, хотя, по-видимому, у него и не было недостатка в веселости. Герцог Де Берри отличался военной осанкой и держал себя без принуждения и без чопорности. Мне показалось, что король предпочитает его своему старшему сыну.